Голомяное пламя - Дмитрий Новиков

2005, урочище Кювиканда

Утро выдалось такое, что, еще вылезая из палатки и натягивая на ноги непросохшие за ночь, волглые изнутри сапоги, Гриша уже почувствовал счастье. Сонные, припухшие с ночи глаза сами собой раскрывались всё шире и шире. Вместе со свежим воздухом в грудь вошло ощущение надежды и отваги перед жизнью. Не могло больше в ней быть плохого – вокруг, до далеких горизонтов, простирался рай. Небо и море соперничали в синеве, как две озорные девчонки, только научившиеся кокетничать и гордые новым умением. Они и не подозревают, что главная прелесть даже не в красоте их юной, а в живости, веселости молодых улыбок, смешливости и радостной открытости повадок. Так и эти две нарядные, утренние красавицы хихикали друг другу и всему миру блеском ярких бликов на протянутых друг к другу свежих ладошках, перешептывались прозрачным шорохом пены на веселых разноцветных каменьях, обмахивались, притворщицы, белыми платочками отражающихся в воде облаков, и тогда легкое дыхание свежего бриза доносилось до заспанного Гришиного лица и разглаживало на нем все прошлые и будущие печали. Он долго стоял, не в силах шелохнуться, и любовался, и смотрел, и дышал. На глаза наворачивались непрошенные слезы. В груди тихонько шевелилась оживающая вера в промысел.

Потом взял себя в руки и пошел к костру. Костер на Белом море хорош тем, что почти никогда не гаснет, вечно готов гореть, не будучи специально залит человеческими руками. Толстые бревна пла́вника, выбеленные до мудрой седины морскими скитаниями, сохнут в самом костре, и когда один конец бревна пылает пламенем, второй постоянно парит и плачет. Ветер, редко стихающий здесь, сносит прочь пепел и раздувает угли, как неугомонный мальчишка, которому скучно без веселого огня. Пламя костра мечется, прыгает в разные стороны, трудно бывает надолго устроиться так, чтобы дым не плескал в лицо и не слезил и без того восторженные глаза. Зато в любом часы пролежавшем без признаков жизни вчерашнем костровище обязательно отыщется горячий уголек, и стоит лишь повернуть другим боком обгоревшую древесину да кинуть сверху пару новых, как через минуту-другую огонь возьмется преданно лизать их, увлекая и убеждая, что яркая ярость горения лучше покоя медленно текущей, неспешной жизни.

Так и сейчас, лишь слегка поворочав остатки вчерашнего огромного бревна, бывшего, видимо, деталью какого-то судна – старинные гвозди торчали из него в забытом давно порядке, – Гриша даже не стал дожидаться результата усилий и, взяв чайник, пошел за водой к ближайшей промоине в скалах. Пары шагов не ступил, как услышал за спиной радостно заговоривший, возродившийся огонь, ласково нашептывающий вспыхнувшей древесине вечные, жаркие мечты.

Быстро закипела, забурлила вода, Гриша снял чайник с длинной копченой палки и на паре костровых камней пристроил сковородку с оставшейся жареной камбалой. В воду же бросил добрую жменю молотого кофе. Запах закружился по ближним окрестностям, и сразу зашевелился большой камень невдалеке от костра. В десятый раз слегка испугавшись и узнав в нем расцвеченную под моховую поверхность булыжников братову палатку, Гриша уже с удовольствием соскучившегося за ночь без общения человека слушал треск раскрываемой застежки, голодное кряхтение брата и первые утренние матерки, неизбежные при соприкосновении согревшегося тела с мокрой морской одеждой. Потом камень раскрылся, и словно гном из скалы, из палатки стал выпрастываться сонный брат. Тут и легконогий Колька прискакал от своего пристанища, и заново закружилась каждое утро новая и свежая дружба.

Не успели позавтракать, как с тони пришел Петр.

– Чего, парни, поможете лодку спустить?

– Конечно, поможем! Возьмите с собой только, посмотреть хочется, – брат Константин первым вскочил на ноги.

– Добро, только двоих, не повернуться будет иначе. – То ли разговоры вчерашние, то ли выпивка совместная, но как-то по-хорошему они теперь общались, с тайной симпатией друг к другу. Хотя для Гриши и было это удивительно – жизнь в городе быстро отучает от нормальных отношений, но с другой стороны – а как иначе, когда море, ветер и работа.

Встали вместе и без разговоров пошли за Петром. Вода была прибылая, отмелые камни скрылись под приливом, лишь порыкивало море на еле виднеющейся из-под воды корге, белой пеной вспучивалось и тут же смывало само себя.

Или вчера от страха и возбуждения, или сегодня от излишнего благолепия окружающих красот, – но лодка оказалась тяжелее, чем думалось. Подошел Михаил, и они впятером налегли что было сил. А она никак не хотела трогаться с места. Мокрые крошащиеся бревна катков, казалось, присосали ее к себе и держали, приросшую.

– А еще раз взяли! А взяли! А взя… – наконец она стронулась с места и уже свободно, под собственным весом, поскользила до самой воды, лишь слегка поддерживаемая бегущими рядом с ней мужиками. Долетела, врезалась килем в песок, казалось, плотно, но тут же поднялась на набежавшей легкой волне и закачалась у берега, красивая.

– Кротилка с собой? – Михаил явно был главным в их паре.

– А, забыл. – Петр резвой побежкой ринулся в избушку. Вообще, перед веселой и опасной работой чувствовалось у всех какое-то возбуждение.

– Что за кротилка? – заинтересовался Гриша.

– Чего, не знаешь? Рыбу кротить, укрощать, – засмеялся Михаил, и как раз прибежал Петр, помахивая увесистой дубинкой.

– Мужики, а сети-то где? – удивился брат, оглядывая лодку.

– Да мы с вечера еще поставили, пока вы за червями тут охотились, – засмеялся Михаил, и все тоже улыбнулись – забавное, должно, было зрелище со стороны, когда они, ничего вокруг не видя, пешком по воде, с сеткой наперевес охотились за рыбой на отмели.

– Ну ладно, сейчас посмотрим, что море дало. – Они по очереди забрались в лодку прямо с воды, подпрыгивая и переваливаясь через борт. Один Колька Елисеев остался печально стоять на берегу.

Мотор заводить у берега не стали, Петр сел на весла, Михаил с шестом на носу высматривал камни.

– Мористее держи, мористее, – то и дело прикрикивал он на Петра, но тот и сам умело встал в створ береговых знаков и направил лодку прямо в кипящую коргу. Стало страшновато, казалось – вот-вот раздастся удар, треск, и придется думать о борьбе за живучесть. Но словно по волшебству прошла лодка сквозь буруны, ни разу не зацепившись даже о камень.

– Как получается у вас так! – удивлялись и Гриша, и брат.

– Да так и получается. Деды всё море знали, везде знаков наставили. Да нас кой-чему научили. – Михаилу приятно было их восхищение, но виду он старался не показывать.

Вышли за коргу, и тут стал покачивать прибой, не сильно, но мощно и спокойно. Он вздымал тяжелую лодку, как игрушку, и невольно вспоминалась их байдарка – что она для моря словно щепка, захочет – и сломает играючи. А не захочет, так и даст возможность пройти.

Десять, двадцать метров отошли в голомя от корги, и Михаил скомандовал – стой. Железным крюком-ляпом зацепился за трос около поплавка и подтянул лодку.

– Ну, пошла работа, помогайте теперь. – Он стал с натугою поднимать сеть, перебирая враз покрасневшими от холода руками. Она была высокая, метров шесть, и тяжелая, сплетенная из толстой нити, почти веревки.

– Да, это тебе не «китайка», – сказал брат, и они стали помогать тащить сеть, подтягивая лодку и опуская осмотренную за корму. Петр внимательно подправлял лодку одним веслом.

– Ага, есть, пошла, родимая! – Михаил ловко выпутал из сети первую серебристую красавицу, ударил по голове кротилкой и бросил на дно лодки. Она была очень хороша, только что поднятая из морской глуби, стройная, со стремительными обводами быстрого недавно еще тела.

– Кто это, семга? – спросил Гриша, стыдясь своего незнания.

– Да нет, горбыль, горбуша, – презрительно сказал Михаил. – Развели ее здесь, на Белом море, научники. Рыба неплохая, но семги-то меньше гораздо стало.

– А что, нерестилища не поделят?

– Да нет. Горбыль – рыба глупая, что овца в стаде. Семушке ни по повадкам, ни по нерестилищам не конкурент. Но идет в те же реки, что и семга. И дохнет там, отнерестившись. А семга воду в своей реке знает, нюхает ее, часто за сотни километров от берега может родное течение почувствовать. Вот и бывает – подойдет к реке, а оттуда тухлятиной горбушьей несет. Повернется всё стадо и уйдет – сам видел много раз, такое зрелище печальное. А куда уйдет, никто не знает. Только меньше семги стало, не в пример прошлому.

– Вон норвеги ругались на наших – вы что творите со своей горбушей, – подхватил Петр. – Она ведь и в их реки пошла. Но нашим, как обычно, похеру всё. Норвеги теперь свои реки чистят от горбыля после нереста. А у нас кто будет чистить? Никому ничего не нужно.

– Ладно, разговоры, правь давай лучше, – сказал Михаил и вдруг одну за одной стал вытаскивать рыбу из сетей. Были все рыбины одинаковые, словно стандартные болванки, килограмма по два каждая.