Голомяное пламя - Дмитрий Новиков

– Ну и что? – не понял Гриша.

– А теперь смотри сюда, – Елисеев заливался от удачного счастья, знания, что в последний момент открылось. Дальше в лесу, на высоком дереве, вровень с первым висел точно такой же анкер, белый, издалека видный.

Гриша опять не понял. С берега дела морские трудно доходят.

– Чайник ты, – радовались они, превосходством своим тешась, – с моря совмещаешь две эти точки, два анкера, – тут и проход между камней открывается. Вовремя догадались, а то бы обломки по берегу уже собирали.

И опять словно кольнуло что-то Гришу, словно знал он давно эту мудрость, опыт вековой, да забыл потом, а значит – предал, и вот теперь вспомнилось само, и друзей спасло.

Через пару часов они опять в море сходили, привезли сетку с семью трещщинами. Хорошими, килограмма по полтора каждая. Долго опять ходили, сетку искали. Ее с места снесло да закрутило сильно прибоем. А что делать – Прямой берег, с голомяни ветер постоянный, ни островов тебе, ни другого прикрытия.

Тут уж Гришино дело было рыбу чистить да уху варить. Он и не отнекивался, нож заранее наточил. Сел на камешек да с удовольствием и занялся делом. Кто рыбу мороженую только в магазинах видел, вряд ли знает, что такое рыба настоящая, с моря. Запах, цвет, вкус совсем другие. Ее и чистить приятно – не воняет она, а пахнет – сильно, мощно, приятно. Внутренности он чайкам повыбрасывал, а головы и воюксу, печень тресковую, оставил. А потом, пока друзья отдыхали, принялся за уху поморскую. Дед один рассказывал в деревне Кереть, как настоящую уху делать нужно. «Уха на камнях» называется, или «Воюксянка». Сначала головы в воду кинул, жабры предварительно сняв старательно. Было дело – видел однажды, как туристы семгу вместе с жабрами сварили, загубили рыбу и уху. Когда вода закипела, достал головы и чайкам выкинул, пусть тоже угостятся. Рыбу крупными кусками порубил, и в бульон тоже. Соль, перец черный, лаврушка – понятно. Но тут-то хитрость начинается. Когда рыба сварилась, он камни плоские, что в воде лежат, притащил, посолил круто и рыбу на них выложил. А сам быстро воюксу перетер да в бульон готовый. И друзей звать. Пока те от палатки шли – готова уха-воюксянка. Поморы, правда, щавель иногда в нее кладут, уж больно бульон жирный получается. Но не было сала́ты поблизости, а искать специально он не стал. Сели они у котелка. Выпили сначала за уху морскую. А потом есть принялись. Кружками бульон черпают, хлебнут горячего, а потом рыбки, подостывшей слегка, с камней берут, а та морем пахнет, водорослями, свободной свежестью. Нет такого вкуса в мире мороженом, консервированном. Пусть вроде желудку ублажь, а на душе тоже весело делается. Потому как чистый этот вкус – тоже истина одна из немногих. Выпили по кружке воюксянки, рыбой закусили – и всё, невмочь больше, не лезет. Сытная пища поморская. Тут и в сон потянуло. Остатки рыбы Гриша обратно в котелок сложил, и по палаткам разбрелись, ноги волоча.

Днем долго спать – себя не уважать. Проснулся Гриша под вечер. Правда, вечер летом на Белом море трудно от дня отличить. Но всё ж потемнее немного стало, посмурнее. Солнце к горизонту поближе. Тучки с востока всток[23] принес. Посмотрел Гриша на небо – глаза протер, нет, не снится. Таких красок ни разу в жизни не видел. Тучи пурпурные плоской стаей сплошной идут, словно птицы райские летят. Перед ними небо голубое с прозолотиной, нежное, как глаза младенца новорожденного. Край стаи от солнца ярким золотом сияет, глазам смотреть больно, словно купола в небесах опрокинулись. Дальше в тучах золото на нет сходит, и появляются прожилки красные, сначала алые, потом всё кровавее и кровавее. И тучи всё темнее и темнее, не пурпур уже, а тяжелая грубая синь. И прожилочки кровяные всё тоньше, тоньше, потом исчезают совсем. На востоке же мрачно, чернота злая, и молнии кое-где беззвучно посверкивают. Всё это над зеркалом водяным, отражается в нем сполна, ни ветерка на море, восточный поверху идет. Рай и ад сошлись в одном месте. Перед битвой молчание спокойное. Потому что терять нечего, всё и так ясно – правда есть правда, ложь есть ложь. Только кто победит, тот и волен будет верх и низ менять – золото ли правдой назовется, или в пурпурные одежды она нарядится.

Невмоготу было ему одному такое величие смотреть. Стал товарищей будить. Но Коля вставать отказался. А брат встал. Полюбовались немного. Выпили по стакашке за красоту и битву предстоящую. А потом брат смотрит – вода на море совсем убылая, не было еще так. Баклыши совсем из воды высунулись, до корги отмелое место – по пах глубиной максимум. «А давай-ка сейчас тут сетку поставим, пешком», – говорит, от небесной красоты быстро отставший. Ему рыба – главная краса, всё остальное потом. Но интересно – бродни надели, пошли сеть ставить. Прямо от лагеря к камням привязали, и поперек отмелого места, к корге; брат впереди с рогатины сеть снимает да в воду опускает, Гриша за ним поддергивает, чтобы ровно ложилась. Так за пять минут размотали всю, поставили, конец на поплавок повесили, чтобы в прилив найти. Пошли обратно, ног поверх сапог не замочив. Что Гришу дернуло сеть потрясти, только что опущенную? Чуть из рук верхний шнур не выпустил – камбала здоровая сидит в сети, в сковороду величиной. Хорошо брат садок с собой взял. Через два метра другая затрепыхалась, поменьше. Дальше третья, тоже большая, вырвалась из сетки, о ноги Гришины ударилась и обратно в сеть заскочила. Чудо чудесное, пятнадцать минут не прошло, а у них уже килограммов семь отборной в садке трепыхается. Аж вспотели от счастья и азарта. Совсем по сторонам смотреть забыли. До конца сетки дошли, глаза подняли – а лодка моторная уже сквозь бары[24] проходит. На веслах идут. Тихо так подошли, незаметно.

«Ну всё, попались, рыбнадзор», – другой мысли не было. Да и делать что, не бросать же сеть да рыбу в воду, не отнекиваться – уже ясно всё. А с другой стороны – ну камбала, ну сетка одна, на поесть добывали, не в продажу. Что делать? А как обычно – идти договариваться.

Мужики на лодке меж тем возле них прошли, посмотрели внимательно. Вроде не в форме, а с другой стороны – роканы, длинные плащи, пойди разбери, что под ними. По лицам тоже сразу не скажешь, вроде без начальственного оскала. Да ведь среди надзорников тоже попадаются с нормальными лицами. Лодка пристала к берегу, около тони. Мужики выскочили из нее, стали корячиться – по слегам лодку на берег затаскивать. Тут и Гриша с братом подошли с виноватой ухмылкой:

– Помочь, мужики?

– Помогите, коль желание есть.

Вместе взялись, напрягли силы, что есть – разом, потом еще разом, пошла лодка по бревнам, тяжело, а пошла. Каждый метр сухожильно, с надрывом, а метров на десять оттащили от прибоя. Пот заструился по лицам, задышали все глубоко. Присели. Брат Гришин сигареты достал, мужиков угостил. Закурили. Гриша первый руку подал тому, что помоложе, с пронзительными глазами.

– Гриша.

– Михаил, – отозвался тот.

– Петр, – представился постарше, изношенный, но крепкий.

– Мужики, мы тут сетку поставили, ничего? – брат Костя в разговор вступил.

– А нам-то что, ставьте, – с непонятной усмешкой отозвался Михаил.

– Так вы не рыбнадзор?

– Да нет, мы хозяева тони.

– А, здо́рово. Так давайте к нам, к костру, перекусим, пока суть да дело.

Мужики переглянулись.

– Выпьем, – вовремя вступил брат, – поговорим.

– А может, и ладно, вещи перенесем да придем. – Михаил с Петром слегка оживились. – А то четыре часа болтались, устали.

– Давайте, мужики, давайте, без проблем, – радостно засуетился Гриша. Хорошо, когда вместо засады какой-нибудь хорошо всё случается. Редко, но хорошо.

Через полчаса уже сидели у костра, хлебали утреннюю уху. Сами не с пустыми руками, горбушину здоровую принесли.

– Ладно, парни, не серчайте, но выпить дайте, – сказал Петр виноватым голосом. – Только из запоя, тяжело.

– Сейчас. – Гриша развел большую кружку спирта, протянул тому. Петр отпил половину, посвежел лицом.

– Ладно, давай и я тоже. – Михаил закончил спирт. Выпили и Гриша с братом. Поели еще. Покурили. Еще выпили.

– Я, как зима, могилы рою. Подрабатываю, – рассказывал Петр. – А путина начинается – сюда. Теперь до снега сидеть будем. – Был он поношенный, жизнью помятый, но крепкий еще. Тяжелые руки лежали на коленях. Ладони – словно крабы, с растопыренными, плохо гнущимися, толстыми пальцами.

– А мы идем, глядим – на отмели кто-то ковыряется. Червей, думаем, ловят, что ли, – Михаил ехидно усмехался. – Потом смотрим, вроде сети ставят. Мы здесь и не ставим никогда. Всегда там, за бережными воротами, – он рукой показал за коргу. – Поймали чего?

– Да вот, камбалы попало хорошо да быстро.

– А, камбала. Мы не берем ее.

– А чего ловить будете?

– Да горбыль пошел, горбуша. Пока ее брать будем. Потом семга, может, подойдет. – У Михаила какой-то пронзительный, нездешний взгляд, будто южной крови примешалось немного в северную. Но одеты плохо оба – фуфайки заштопаны, роканы старые. А с другой стороны – чего на рыбалку наряжаться.