По дорогам войны - Альфред Рессел
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Графство Чешир - первое по пути следования в Лондон. Кругом - пастбища и пастбища, разделенные заборами или живой изгородью на четырехугольники, а в них лениво пасутся в зелени бурые и пестро-черные коровы. Прекрасные животные даже не оглядываются на поезд. В море пастбищ теряются крошечные участки овса, кое-где мелькнет золотое сияние спелой пшеницы. Среди пастбищ попадаются невысокие дубы, растущие в одиночку, группами или рядами. Коровы, коровы, а также овцы и - королевские дубы на фоне пастбищ. Все это Чешир и графство Стаффордшир. Порой в густой зелени вспыхнут красные стены фермы, засияют цветочные клумбы, взгляд утонет в английском газоне. Газоны в Англии - это естественные ковры, густо сотканные и такие нежные, что даже не верится, что это трава. Наверное, ее стригут под машинку, иначе никак не объяснишь эту мягкость...
Поезд летел все дальше, за окном продолжали мелькать сельские ландшафты. Мы проехали через Стаффорд, миновали город Рагби. Наш скорый с ревом промчался мимо станции Блетчли. Спустя три часа пути через графства Уоркшир, Нортгемптоншир, Бакингемшир и Хартфордшир картина за окнами начала меняться. Сеть дорог стала гуще, кое-где мелькала гладь канала, из парка выглядывали охотничьи замки. Пастбищ стало меньше, обработанных полей больше, зачастили железнодорожные станции. Но что это? Исчезли названия станций и населенных пунктов, сняты таблички с домов и улиц, нет указателей на дорогах, замазаны рекламы с местными обозначениями - нигде ничего не прочтешь. Таким приемом были обезврежены многие гитлеровские парашютисты и агенты. Потеряв ориентацию, немцы вынуждены были расспрашивать местных жителей, чем и выдавали себя, несмотря на прекрасное владение английским языком. Что им было толку от записанных в путеводителе станций, если они не знали, где находятся!.. Гуще пошли промышленные предприятия, дома городского типа рядами стояли один к одному, почти неразличимые. Однако до Лондона еще оставалось 45 минут пути...
Мы въехали в него как-то вдруг. Как в пестром калейдоскопе, слева и справа от поезда замелькали пригородные дачи, а затем мы оказались в густом скоплении типично лондонских домов и домиков, которые, будто от нехватки света, вытянулись в высоту. Предприятия, станции, склады и улицы, .эстакады, виадуки и тоннели, а между ними дома, дома и опять дома, а мы все мчались, оглушаемые дребезжащим грохотом поезда, и я не поспевал взглядом за бешено летящим миром за окном. Сумеречный свет, свет уходящего дня, внезапная тьма и опять свет - и так все повторялось снова и снова. Серая масса камня и кирпича, которую столетья нагромоздили на этот полный диссонансов участок земли, то отступала, то вплотную придвигалась к поезду, и я невольно спрашивал себя, когда же этому придет конец. Прошло полчаса, а может и больше, прежде чем поезд остановился и я оказался на лондонском вокзале Юстон.
Мог ли я когда-либо предполагать, что нога моя ступит на эту землю? Взволнованный, я некоторое время стоял на перроне, а затем окольными путями отправился к цели. Спустился в лондонское метро, а потом в затемненном городе взял такси. Мы ехали долго и часто останавливались: водитель освещал таблички с названием улицы и номером дома.
Наконец мы были на месте. Я позвонил. Двери открылись, и мы обнялись. Мы виделись в последний раз 13 марта 1939 года. На следующий день ночью Эмиль Штранкмюллер - майор генерального штаба и начальник второго отдела службы информации МНО (министерства национальной обороны) вместе с полковником Моравецем и его группой информации вылетели в Лондон. Это было около полуночи. А на рассвете 15 марта в Прагу вошли немцы.
Я поздоровался с Франтишкой и супругой майора Штранкмюллера, не замечая, что в той же комнате на постели сидел Милан и ждал, когда дойдет очередь до него. Однако ждать было превыше его сил, и он бросился ко мне, раскрыв объятия. Минуту спустя то же самое сделал Фред.
Через несколько дней я вернулся в лагерь.
Блиц
Прошло время. Каштаны поржавели, а липы почти совсем облетели. 14 сентября 1940 года я выехал из ворот Чамли-парка в Кру, на поезд. Стояла тихая, теплая, меланхолическая осень. Я вспоминал, как сухо простился со мной сегодня генерал Мирослав Нойман. Он смотрел на меня, как смотрят на неодушевленный предмет. К сожалению, во главе чехословацкой армии стоял человек, который, кроме честности, не имел личного отношения ни к чему! Разве мог человек такого типа сплотить расколотый коллектив лагеря?..
В Лондон я приехал совсем затемно. Последний раз я был в столице 3 августа. За это время здесь многое изменилось. На Оксфорд-сёркус я хотел спуститься в метро, но меня туда не впустили. Платформы были забиты женщинами и детьми, которые проводили здесь ночь на импровизированных постелях из одеял. Женщины вязали, читали, разговаривали. В скором времени такая же участь ждала и нас. В прошлый раз такого тут не было. Когда же я все-таки проехал на метро и вышел на другой станции, сирены как раз гудели отбой - конец воздушного нападения. Мне все стало ясно, в том числе и то, почему поезд замедлял ход перед Лондоном.
Таксист привез меня в какое-то место и велел выходить. Было полное затемнение: кругом не видно ни зги. Потом кто-то, кого я даже толком не разглядел, посоветовал мне сесть на автобус. Пришел автобус, но не взял меня. Пришлось ждать следующего. Следующий не шел в Далидж. Я сел только на четвертый автобус, но далеко мы на нем не уехали. Началась новая воздушная тревога. Все пассажиры вышли на остановке возле британского парламента и побежали в убежище. Я остался на улице один. Здесь я еще никогда не был. Большой Бен грозно поднимался прямо передо мной, и я невольно подумал, как это странно - стоять здесь в темноте во время налета, в том месте, где делается история Англии. Мне было жутко в чудовищно огромном, казалось, вымершем городе, занимавшем площадь 4200 квадратных километров. Яркий свет прожекторов прорезывал ночь, адски грохотали зенитные орудия, а кругом была пустота. После отбоя водитель довез нас до Брикстона и там всех высадил: было уже поздно, и автобус дальше не шел.
В полночь надо мной сжалился случайный таксист, окончивший смену, и взял меня попутно. Мы ехали довольно долго, прежде чем нашли улочку Розендейл-Роуд и осветили фонариком-номер 131. Было около часу ночи, когда я добрался домой.
Проснувшись, утром я увидел необыкновенно ясное небо. Лондон был залит солнцем, недвижный воздух был напоен сладковатым запахом осени, а в поседевших кронах деревьев еще таилась усталая тяжесть урожайного лета. Эта осень не показалась мне какой-то английской, так как очень походила на нашу мирную осень. Но этот мир на земле длился недолго. Внезапно небо превратилось в поле битвы. В немом изумлении следили мы из сада, как высоко в небе яростно роились серебристые мушки вокруг более медлительных немецких бомбардировщиков. Английские истребители типа "Харрикейн" и "Спитфайр" бешено проносились по небу, оставляя за собой причудливо переплетенные белые линии. Истребители внезапно бросались на вражеские формирования, затем отваливались в разные стороны, принимая разнообразнейшие положения, или, крутясь, стремглав неслись к земле. И в ту минуту, когда у нас в жилах застывала кровь при мысли, что стремительный полет к земле одного из "Харрикейнов" продолжался как-то слишком долго, самолет выходил из пике и по элегантной дуге взмывал ввысь. Мы стояли, немые и восхищенные свидетели гигантской воздушной битвы за Англию, и "болели" за героев-летчиков. Среди них были и наши, чехословацкие.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});