Закопанные - Александр Варго

– Нет, спасибо, – отказался Сава.

– А зря. Из того, что я услышал, можно написать несколько книг. Идеальные пособия как для психологии, так и для психиатрии. Ты осознаешь, как это важно? Особенно когда попадались сильные духом. А их было немало. Не поверишь, но я вытаскивал из ямы нечто, у которого от ног оставались одни кости, и это существо еще было способно что-то говорить и даже задавать вопросы! Их глаза ослепли, волосы и зубы выпали, а в желудке кроты и мыши прогрызали ды…

– Все, хватит, – резко прервал его Сава. В памяти всплыл эпизод поглощения каши мужчиной. Тем самым, со сквозной раной в щеке и застывшим, как у зомби, взглядом.

«У Олеси тоже рана на щеке», – подумалось Саве, и по его спине заструился холодный ручеек.

– Знаешь, Дикий…

– Что еще?

Сава посмотрел на вспорхнувшую стайку птиц, которая поднялась с дерева и, беззаботно щебеча, унеслась прочь.

– Там, внизу, ты был другим. У тебя было совершенно другое лицо. И глаза. Твои глаза… Ты напоминал наркомана.

Дикий захихикал, будто Сава произнес что-то забавное.

– И твоя доза будет увеличиваться, – тихо проговорил Сава. – Это ты, надеюсь, тоже понимаешь?

– Вполне, – бодро отозвался Дикий. – Мы все поголовно наркоманы, разница лишь в объекте зависимости.

– Рано или поздно тебя возьмут, – сказал Сава. – Не равняй нас. Я живу на отшибе, никому ничего не должен. Мы мало кому интересны. А ты – официальное лицо. Государственный инспектор заповедника. На тебе огромная ответственность, тебе приходится встречаться и взаимодействовать с людьми. Ты не протянешь так долго. Рано или поздно обязательно проколешься, и все всплывет наружу.

Егерь беззаботно хмыкнул:

– Я отвечу тебе так. В чем-то ты прав. Но пусть я лучше сгорю, как петарда на фейерверке, нежели буду чадить, как свеча в зассаном подвале, на протяжении долгих лет. Это не для меня. Усвоил?

Сава решил промолчать.

– Это место, можно сказать, намоленное, – продолжал разглагольствовать егерь. Загрубевшие пальцы цепко ухватились за новое полено, одно из самых крупных в общей куче, рассыпанной на земле. – Там необыкновенная аура. Биополе такое мощное, что эмоции наслаиваются хлопьями. Их можно соскребать ложкой, как крем с вкусного торта.

– И это… делает тебя сильным? – спросил Сава.

Хрясь!

Лезвие застряло в полене, наткнувшись на каменно-твердый сучок.

Дикий вполголоса выругался и, перехватив внимательный взгляд Савы, ударил снова, на этот раз тяжело и без требуемого размаха, так как к лезвию топора было намертво прилеплено застрявшее полено.

Хрясь!

Дикий перевернул колун и с силой ударил его обухом по пню. Он хрипло дышал, кепка сбилась, пот ручьем стекал по вискам, но он не намеревался сдаваться. С четвертого раза полено наконец раскололось.

И лишь после этого егерь соизволил отреагировать на вопрос Савы.

– Да, делает сильным. За всем этим… – он вздохнул, будто размышляя, стоит ли вообще дальше обсуждать эту тему, – кроется глубинный смысл. Сакральный, можно сказать. Ты думаешь, для меня принципиальны эти сезоны? Овощные, кукурузные, грибные… Все это антураж. Это нужно мне для разнообразия. А идея… Идея одна. Все мы – тлен. И все мы грешны. А когда человек признает это искренне, от всей души, идет колоссальный энергетический выброс…

Сава отвернулся. У него не было особого желания слушать философские измышления Дикого, которые, по сути, были обычным оправданием собственных действий, прежде всего для него самого.

Ближайшее будущее – вот что интересовало Саву сейчас больше всего.

Даже не просто интересовало, а беспокоило, и даже пугало, если быть до конца откровенным.

С сочным звуком Дикий воткнул топор в пень, оглядел свои мозолистые, грязные ладони и неожиданно сказал:

– Завтра вечером ты уедешь. Я договорился с одним человеком. Он отвезет тебя на вокзал и посадит на поезд. Деньгами я тебя обеспечу. А паспорт у тебя и так есть, старый.

– Так скоро? – удивился Сава. – А Олеся? А Гена?

Дикий посмотрел на него, как на ребенка, сморозившего явную глупость.

– Вам нельзя ехать вместе. Совсем, что ли, не соображаешь? Когда приедешь, дашь знать. Потом, примерно через неделю, встретишь Олесю.

– Она приедет одна? Дикий, ты что, с дуба рухнул? – изумился Сава. – Она забывает, что пять минут назад было, а ты хочешь ее отправить через всю страну на поезде?! Да еще с Геной?!!

– Я поеду с ней, – терпеливо объяснил егерь. – С ней и с твоим сыном. Поверь, так будет лучше.

– А как же…

– Что?

Сава замялся.

– Ты о теплице? – догадался егерь. – Не волнуйся, я за ближайшую неделю все закончу.

– У тебя во дворе останутся собаки.

– Я оставлю им мяса и воды. Меня не будет всего пять дней – обратно я вернусь на самолете.

Сава посмотрел на свои руки. Они больше не дрожали, и это немного его успокоило. Но все же какое-то шестое чувство настойчиво шептало ему, что план Дикого чрезвычайно опасен и рискован. Малейшая ошибка, и он снова попадет за решетку, откуда уже вряд ли выберется. Вообще. А уж о том, что может произойти с Олесей и Геной, он даже боялся думать.

– Пошли в дом, – сказал Дикий. – Сменим тебе повязку.

– Что ты будешь делать с Носом?

Сава сам удивился вырвавшемуся у него вопросу. Скорее всего, это произошло на рефлекторном уровне.

Дикий окинул его долгим изучающим взором.

– Я тебя удивлю, – сказал он сухо. – Он тоже внизу. Понял? И больше никогда не спрашивай меня о нем.

Произнеся это, егерь поднялся в дом. Оглушенный новостью, Сава машинально двинулся следом.

Кап.

Кап.

Кап.

Странно, но только сейчас Зажим заметил, что где-то протекала вода.

А собственно, пусть течет.

Какая, на хрен, разница? Здесь, в затхлом подземелье?!

Слушая бесконечно-монотонное шлепанье капель, он вдруг понял, что сам давно хочет пить. Зэк наклонил голову, вытягивая губы трубочкой, пытаясь таким образом дотянуться до воды, которая осталась на дне миски. Она была с металлическим привкусом, на язык липли песчинки, но это была вода, а его обезвоженный организм требовал влаги.

Миски Дикий расставил перед каждым из них перед своим уходом. Не досталось разве что «грибу», крайнему слева от Зажима. Как там его называл этот псих? Груздь.

«И то дело. Дохлым вода не нужна. Груздь созрел», – шевельнулась у него мысль.

Но до того как им дали воды, Ходжа в течение нескольких часов отвечал на вопросы так называемого «грибника».

Сначала это казалось даже занимательным, и некоторое время Зажим с нескрываемым интересом слушал ответы своего сокамерника. Затем вопросы начали повторяться, причем в несколько иной интерпретации. Более того. За некоторые из них в криминальной среде, где варились Ходжа с Зажимом, можно было довольно жестко «спросить». Как минимум интересующийся был бы жестоко избит и даже покалечен.

Спустя пару часов Зажим понял, что начинает сходить с ума. Бьющий в глаза ослепительно-яркий свет вызывал мучительную резь, а голос Ходжи, то и дело срывающийся на визгливую истерику, разрывал барабанные перепонки, чем приводил его в бешенство. Шею ломило, будто на нее взгромоздили тяжеленный хомут, затекшие плечи и руки покалывало мириадами невидимых булавочек. Но хуже всего было ногам – он практически вообще перестал чувствовать все, что было ниже пояса.

К концу «задушевной беседы» Ходжа несколько раз терял сознание, но Дикий не давал ему отключиться, используя попеременно багор или нашатырь. Наконец, полностью обессиленный и опустошенный, с изрезанным лицом, зэк отключился. К тому времени Зажим чувствовал себя раскаленным котлом, у которого беспечные хозяева забыли сбросить давление, и он вот-вот был готов лопнуть, разлетевшись на мелкие кусочки.

Он ненавидел этого чертового шизоида, закопавшего их в ямы, он ненавидел эти прожектора, с равнодушной монотонностью пялившие в них свои ярко-желтые стеклянные глаза, он ненавидел уродскую резиновую шляпу на своем обритом наголо черепе…

«Мокруха еловая, ха-ха!»

…Он ненавидел окружавших его коллег по несчастью, которые, в общем-то, находились в точно таком же незавидном положении, как и он, он ненавидел Ходжу, который выблевывал каждое слово так, словно это было не слово вовсе, а кусок его собственных внутренностей…

Когда Зажим закрывал глаза или клевал носом, наклоняя голову, за этим неизменно следовал тычок багром, и на момент окончания «разговора» на его щеках зияли три пореза. К остальным «грибам» Дикий не был столь требователен. Женщина периодически впадала в прострацию, она то затихала, проваливаясь в беспамятство, то выныривала наружу, при этом вереща и призывая на помощь. Парень с дырой на щеке, казалось, вообще выпал из реальности и лишь глупо хлопал челюстью, напоминая старый пыльный сундук с вечно открывающейся крышкой, который все никак не соберутся выкинуть на помойку. Вероятно, он все еще думал, что кормежка кашей не окончена, и ждал своей порции…