Закопанные - Александр Варго

Доктор хрипло кряхтел, пуская лужи слюны, и только изредка приподнимал голову, когда Дикий повышал голос.

Когда егерь ушел, погасив на прощание прожекторы, с воспаленных губ Зажима сорвался вздох облегчения.

«Теперь я знаю о Ходже почти столько же, сколько он сам о себе», – внезапно подумал уголовник. Он снова наклонился к грязной, изгаженной миске, но дотянуться до воды ему не удалось. Все, что он мог, он уже давно выпил.

– Ходжа, – окликнул зэка Зажим.

Тот ничего не ответил.

– Проснись, придурок!

Кап.

Кап.

«Мне нужно в сортир».

При мысли об этом желудок Зажима скрутило, словно влажное белье, отжимаемое сильными руками. На лице выступил холодный пот, который едкими каплями скатывался вниз. Попадая в порезы, оставленные наконечником багра, соленые дорожки вызывали раздражение.

«Мы все будем делать свои дела прямо тут, – угрюмо подумал зэк. – Не выходя из ямы».

«Отлично, – тут же воскликнул внутренний голос. – Дерьмо разбухнет и вытолкнет вас наружу, как пузырь воздуха в болоте. Физика, начальные классы, бродяга».

– Иди к черту, – устало произнес Зажим, и голос исчез.

В темноте послышался квакающий звук.

– Ходжа, ты?

Едва ворочая языком, зэк всхлипнул:

– Я хочу. Пить.

– Я тоже.

Ходжа умолк, и до слуха Зажима доносилось лишь прерывистое дыхание приятеля.

– Слышишь меня, Ходжа?

Уголовник вздохнул:

– Да.

– Сава с ним заодно.

– Да.

Голос Ходжи был тусклым и каким-то странно плавающим. Так ветер с равнодушным шелестом гонит по тротуару скомканную, рваную газету.

– А эта курица где? Слюнявая, что с нами была?

– Не знаю, Зажим. Да мать ее за ногу… шалаву эту.

– И с Носом непонятки.

Ходжа помолчал, потом произнес глухо:

– Хреново мне, Зажим.

– Всем хреново, – окрысился Зажим. – Что с Носом, спрашиваю? Или они тут все в одной шайке-лейке?!

– Откуда я знаю?

Ходжа едва не плакал.

– Надо выбираться отсюда, – сказал Зажим.

– Как?!

– Как хочешь. Расшевели пальцы. Плечи. Задницу. В конце концов, мы в земле. А не в цементе! – выкрикнул уголовник.

– Не получится.

Зажим осекся, напряженно уставившись в темноту. Голос звучал скрипучим полушепотом, как если бы говоривший болел ангиной.

Кап.

Кап.

– Кто это?

Смешок.

– Это… так важно? Здесь?

– Важно, – резко ответил Зажим. Про себя он уже понял, что голос принадлежит женщине. – Я должен знать, с кем базарю.

Снова грустный смешок.

– Пускай… я буду лисичкой.

Зажим сглотнул сухой комок, застрявший в глотке царапающим репейником:

– Хрен с тобой… Лисичка так лисичка. Сколько вы здесь?

После долгого молчания она все же сказала:

– Я не помню. Может, три недели. А может… месяц. У меня как раз недавно… были месячные. Извините. Здесь нет часов.

«Месяц?!!»

Зажим попытался представить себя на этом месте через месяц, и его обуял самый настоящий ужас.

Нет. Нет, нет и нет!

– Отсюда должен быть выход, – разлепил он спекшиеся губы.

Лисичка издала очередной смешок. В глухом, провонявшем нечистотами подземелье они напоминали звуки падающего в лужу камня.

– Даже… когда тебя… съел крокодил… у тебя два выхода. Так?

– Мне не до шуток, – сквозь зубы произнес Зажим.

– Мне тоже, – прошептала женщина. Она закашлялась, а когда приступ утих, продолжила: – Мой муж попытался вылезти. И этот псих… очень быстро оказался здесь.

Голос женщины дрогнул.

– Он все видит. И он… пробил багром Олегу дырку… на лице. И что-то сунул туда.

– Он гниет, – сказал Зажим, с отвращением вспоминая щеку мужчины, кишащую червями.

– Наверное. Я… – она снова закашлялась, – …я в этом не разбираюсь. Но после этого он… почти не разговаривает со мной. И все время спит. Олег! Олег, ты слышишь меня?

Ответом было молчание.

– Олег? – с надеждой спросила она снова, и Зажим поморщился.

– Как вы попали сюда? – спросил он.

Снова смешок.

«Еще раз так сделает, я… я плюну в нее», – раздраженно подумал Зажим. Вместе с тем он с отчаянием понимал, что от его настроения тут мало что зависит. Хоть обплюйся. Кстати, плевать в его нынешнем положении тоже непозволительная роскошь, так как слюны в его глотке почти не осталось.

– Олег мой муж… Мы отдыхали в лесу, когда пришел этот… сказал, что местный егерь. Предложил вино, мы выпили. Как оказалось, зря… Потом я ничего не помню, все было темно… Скажите… я не вижу его раны уже несколько дней. Он… Олег не поворачивается ко мне.

– У него черви. Хреново дело, – промолвил Зажим, не считая нужным что-либо скрывать от женщины.

– Он умирает?

– Не знаю. Я что, врач? – грубо ответил зэк, быстро потеряв к собеседнице интерес. Тем более что польза от ее сбивчивого повествования нулевая.

Живот снова скрутило, и он выругался.

Кап.

Кап.

– Скажите… ведь нас скоро освободят? – с робкой надеждой спросила женщина. – Мы… мы не можем ведь тут находиться вечно. Мои родители… они наверняка сходят с ума. Особенно папа. У него… у него слабое сердце. Понимаете? Когда за нами придут?

– Скоро, – буркнул Зажим. – Эй, Ходжа!

Зэк не откликнулся. Вместо этого снова подала голос «лисичка»:

– Иногда он делает уколы. Понимаете? Уколы. Зачем?

«Да пошла ты», – подумал Зажим. Он принялся елозить, ворочая плечами из стороны в сторону, при этом стараясь увеличить вокруг себя свободное пространство. Особого толку от этого не было, и в какой-то момент зэк подумал о болте, которым пытаются прикрутить деталь с сорванной резьбой.

– Но… после укола боль немного отступает, – отсутствующим голосом продолжила женщина. – Странно, да? Он делает…

Снова кашель, сухой и хлесткий, как треск сучьев в огне.

– Он причиняет нам боль… а потом смягчает ее. Для чего?

«Для того чтобы вы прожили тут как можно дольше», – про себя ответил Зажим.

– Иногда он даже спит здесь. Поест, походит вокруг. Потом опять садится… садится на диван. Читает свои стишки… про грибы. Иногда он гладит нас. Ласково разговаривает. Как с детьми. И смотрит. Смотрит… Олег? Олег, не пугай меня. Пожалуйста. По…

– Заткнись. Задрала уже своим Олегом, – оскалился Зажим, и «лисичка» обескураженно притихла. Впрочем, хватило ее ненадолго.

– Вы видите его? – снова спросила она через несколько минут. – Я… ничего не вижу. Позовите его! Я не могу… Может, он не слышит меня?

– Тупая идиотка! – рявкнул Зажим. – Тут темно, хоть глаза выколи! Как я могу увидеть то, чего не видишь ты?!

Женщина снова зашлась в болезненном кашле. Похоже, она перестала понимать суть произнесенных Зажимом слов.

– Олег! Почему ты молчишь?!

«Лисичка» начала плакать.

– Олег, мне страшно, – захныкала она. – Отзовись. Прошу. Ведь раньше ты всегда отзывался…

– Закрой пасть! – взорвался Зажим, окончательно теряя терпение. – И без тебя тошно, сука!

Женщина не слышала его.

– Олег… Олег, скажи. Скажи что-нибудь, – шептала она, глотая слезы. – Я боюсь. Мне… очень страшно, родной. Милый мой Олежек… Прошу. Не надо… не надо меня пугать!! Олег!!!

– Б…дь, заткнись, или я вырву тебе язык! – заорал Зажим.

– Олег!! Олег!!! – прохрипела женщина. – Очнись! Это я! Я! Оле…

Громыхнула дверь, и голос женщины тут же оборвался, словно ей заткнули рот. Блеснула полоска светодиодного фонарика.

«Он вернулся».

При мысли об этом Зажим почувствовал, как его лицо снова полыхнуло болью от резаных ран. Три маленьких ярко-алых рта, окруженные засохшей кровью, словно ожили при появлении хозяина «теплицы».

Шаркая, мимо Зажима прошел Дикий, волоча за собой чье-то обмякшее тело. Бормоча себе что-то под нос, егерь не без усилий принялся запихивать обездвиженного человека в свободную яму.

«Клей, шляпка. Стишок, шутки, каша. Прожектор, допросы. Багор, миска с водой, – сонно подумал Зажим. – Все по расписанию, твою мать».

Новый «гриб».

Значит, все пойдет по кругу.

Он задремал, склонив голову.

Вскоре из тщательно утрамбованной земли торчала лишь бритая голова Носа. Густо намазав череп брата клеем, Дикий шлепнул сверху коническую белоснежную «шляпку» из плотной резины.

– В нашем полку прибыло, – пробормотал он. – Привет, мухомор вонючий. Ближайший родственник бледной поганки. И хотя внешне ты белый, внутри ты ядовит, как цианистый калий. А еще воняешь, как стоячий носок, и выделяешь слизь. Кажется, все качества, присущие моему брату, отлично отражены в этом «красавце». Ну, прямо наглядное пособие для начинающих ботаников.

Нос хранил молчание, и егерь посветил ему в лицо фонариком. Яркий голубоватый свет блеснул в зрачках глаз мужчины. Дикий протянул руку, надвигая веки на глаза, но они снова задрались, как испорченные жалюзи.