Сочинение, не сданное на проверку - Александр Гарцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вот если посмотреть и спросить себя, а какой герой романа мне ближе? Смогу ли ответить, сделать выбор? Из всех я бы выбрал этих двух. А из них мне ближе Пьер. Почему? Не знаю. Жизнь у него запутанней. Они совершает много ошибок. Но это все оправдано. Потому что он постоянно в поисках истины жизни, постижения ее смысла.
Когда Пьер появился в светском петербургском обществе, Анна Павловна и все пустые острословы-дворяне приняли его холодно. Они мысленно презирали его за неумение по-светски молоть всякую чепуху. И за его скромность. Я скромность я понимаю, как первый признак ума. Не мог могучий ум Пьера заниматься пустыми ничего не значащими делами. Не мог. Ибо внутри его велась титаническая работа. И здесь они. С Андреем Болконским оказались близки. Они сходны по природе мышления. Оба ищут пути для познания человеческой души, смысла жизни. Оба пытались жить «как все», любили, кутили, веселились. Но все напрасно. Не могли ни тот, ни другой «залить весельем» потребность свое души искать.
И они искали Истину жизни. Истину не нашли. Потому что ее в тогдашней деятельности не было. Истина в будущем. Истина в наступавшей эпохе Декабристов и Революционеров.
***
Как важно писателю разбираться в людях. Понимать их. А для этого надо бы придумать какую-то классификацию людских характеров. А какую? Неужели ее можно составить только по истечению времени, приобретения опыта общения с разными людьми, неужели только старые люди знают цену душе человеческой?
Давай- ка, Сашок, попробуем. Какие же бывают люди? Ну, например. Есть души добрые, а есть злые. Есть интеллектуалы, а есть невежды. Мечтатели- практики. Возвышенные – низкие. Утонченные – грубые.
Не знаю. Поможет ли мне эта дихотомия. Что-то не то. Что-то грубовато. Как же много надо знать, как много надо пережить, чтобы знать людей. А мне 17 лет. И все люди для меня хорошие. Странно. Не вижу я вокруг себя плохих людей. Нет их среди моих знакомых.
***
Как счастлив человек, когда он делает добро, когда он живет для других. Но где граница этой доброты? Где начинается уже потеря собственной личности?
Вот, например, ситуация, когда два парня влюбились в одну девушку. Вот, например, я. Правильно ли я сделал, что уступил? Да, сделал доброе дела. Да, два других человека веселы и счастливы. Ведь, по сути, я отдал им свое счастье, я мог быть на его месте, если бы не моя надуманная интеллигентная вежливость и доброта. Правильно ли я сделал? Зачем уступил свое счастье? Загубил свое. Глупо? А как же с евангельским «делать добро»? Бороться за свое счастье или за счастье людей, вот в чем вопрос мой?
***
Уже апрель. А ведь недавно, казалось, только вчера, сердце радовалось и благодарно впитывало в себя в первый день марта первую красивую картинку весны. Прошел месяц. Сейчас не так холодно. Солнце уже не такое как начале весны, как в марте, тем более, как зимой, но и не такое жаркое, желтое, душное, как летом. Какое – то оно робкое, еще не уверенное в своих силах, еще не верившее, что благодаря его пока скромному как бы застенчивому свету человек расцветает, становится бодрее. Что только ему, весеннему солнышку, обязана юная девушка чувством ожидания любви, чувством, только что проснувшимся в ней. И снег, такой серебряный и чистый еще недавно, на глазах старел, мутнел, таял и грязными ручьями убегал вдаль, как бы стыдясь, как прячась от сегодняшней своей старости, рыхлости и убогости. Убегал, журча и плача, печально вспоминая свою серебряную зимнюю юность, стыдливо убегал, оставляя нам многоцветье весны, ожидание счастья и красоты. С каждым днем все бездонное становилось небо, все больше синевы отражалось в глазах людей.
Весна. Апрель.
***
Я большой лентяй, с какой стороны не верти, как ни подкрашивай, а факты говорят: «Ты, Сашок, лентяй»! А я боюсь, что от этого лентяйства ум мой, незагруженный абсолютно ничем, захиреет. Пожалуй, так дальше нельзя. Есть у меня желание, прекратить все это бездействие ума. И мне примерно известно, что надо сделать, чтобы наконец проснуться от затянувшейся спячки.
Это, прежде всего, книги. Книги я всегда любил, и люблю. Но читаю их беспорядочно, поверхностно. У меня, кстати, по одно время был период такой вспышки самомнения, что я вообще отрицал чтение книг и запретил себе их читать. Это было время боязни попасть под чье-либо влияние и потерять самобытность литературного своего вкуса. В этот период я как огня боялся подражания. К счастью, эта боязнь прошла. Но, как ни странно. Страхи остались.
Но все я решил. Отныне, с завтрашнего дня, я изменяюсь. Если я останусь таким же идиотом, я покончу с собой.
Все-таки ясно: надо больше читать. И причем не как – нибудь с бухты-барахты, а читать систематически и целенаправленно. Составлю план.
А всю литературу я сгруппирую по классам.
Первый. Литература, которая учит нравственности. Различные научно-популярные брошюры о жизни, о человеке. Книги из серии «философская библиотека для юношества», книги по воспитательной теме.
Второй. Литература, у которой надо учиться. Учебники по психологии, логике, литературоведению, книги из серии «Жизнь замечательных людей», различные литературно-критические книги, статьи.
Третий. Это вся остальная художественная литература. Она, эта группа, объединяет все. Она и учит, и занимает, и предлагает, и развлекает. Именно она изучает и показывает жизнь во всей ее сложности, непонятливости и многообразии. Рассказывает то, что ты не видел, не знал, не слышал.
***
После кислого настроения не выспавшегося Женьки его натянутости в обращении, встретиться с Санькой огромное наслаждение. Это можно лишь сравнить с тем чувством радости, которое испытываешь, попадая из душной с застоявшимся воздухом комнаты на свежи легкий и приятный ветерок.
Кто-то правильно сказал: «За деревьями надо видеть лес».
Как мне приятны следующие строки Оноре де Бальзака. Казалось, да нет! Не, казалось, это он точно про меня написал! Про мою измученную душу. Только послушайте, как звучит, как поют его слова, как печально обворожителен полет настроений и мысли!
«Беспрестанно наталкиваясь на преграды в своем стремлении измениться, душа моя, наконец, замкнулась в себе. Откровенный и непосредственный я поневоле стал холодным и скрытным. Деспотизм отца лишил меня всякой веры в себя. Я был робок и неловок. Мне казалось, что во мне нет ни малейшей привлекательности. Я был сам себе противен, считал себя уродом. Стыдился любого взгляда. Вопреки тому внутреннему голосу, который вероятно поддерживает даровитых людей в их борениях и который кричал мне: «Смелее, вперед!» , вопреки внезапному ощущению силы, которую я иногда испытывал в одиночестве, вопреки надежде, наполнявшей меня, когда
