Выбор из худшего - Алексей Иванович Гришин

– Хорошо, донесение я направлю немедленно.

– Э-э, нет, не пойдет. – Тон оборванца, видимо, он был главным, из угодливого превратился во властный. – Отправить немедленно под конвоем. У вас же в столе розыскной лист на нас лежит. И именно с такой командой.

Тюремщик удивленно выдвинул ящик стола. Разумеется, никакого листа там не было.

– Лежит, лежит, – вновь противным подобострастным голосом продолжил арестованный. – А если вы его сейчас не видите, так, поверьте, в гарнизоне он в вашем кармане непременно объявится. Вчерашним днем подписанный. – И вновь командным тоном: – Исполнять!

Пришлось этапировать двоих непонятных… дезертиров? офицеров? Да плевать, кто они такие. Главное – скорее с рук сбыть.

На КПП гарнизона дежурный офицер долго отказывался принимать арестованных, требуя розыскной лист, которого у конвоя, разумеется, не было. Пришлось импровизировать, устроить скандал, ссылаясь на свою забывчивость и нежелание вести арестованных назад.

На крики вышел безрукий адъютант командира гарнизона, удивленно взглянул на виновников спора, но все-таки дал команду отвести их на гауптвахту для разбирательства. Тюремщику приказал подождать и через десять минут принес ему розыскной лист на двух капралов, якобы решивших сбежать со службы до окончания контрактов. При этом тишком, чтобы никто не видел, показал кулак. В ответ заместителю коменданта тюрьмы оставалось лишь понимающе кивнуть.

Глава XIV

Через два дня захваченные на месте преступления предводители пиратов с «Чайной розы» были помещены в камеры личной тюрьмы графа Амьенского. Для особо важных государственных преступников. Двое взрослых – штурман эсквайр Копли и капитан барон Эгримонт – и четырнадцатилетний сын капитана Винс.

Все трое сидели в отдельных камерах, пусть и надежно изолированных от мира, но вполне себе комфортабельных. Во всяком случае, клопов и тараканов, вечных тюремных завсегдатаев, там не было.

А в подвальной комнате, скромно именующейся допросной, но, по сути, в камере пыток, полной приспособлений и инструментов самого зловещего вида, беседовали четверо. Трое взрослых, хотя и молодых мужчин и четырнадцатилетний подросток.

Именно беседовали.

– Дружище, знакомься, – де Камбре указал на невысокого коренастого блондина, – мой друг, лейтенант шевалье д’Оффуа.

Офицер кивнул, Пифо встал и уважительно склонил голову.

– Рад знакомству. Но, раз уж мы беседуем здесь, не следует сейчас привыкать к хорошему.

– Согласен, – кивнул шевалье в ответ, даже не попытавшись подняться.

– И все же я хотел бы понять, что здесь происходит. – Поль демонстративно обвел взглядом жуткую камеру. – Жан, меня схватили на глазах всего Кале, отпинали, как последнего забулдыгу, и притащили сюда связанным на радость местным ротозеям. Если б я не видел рядом Сержа, – он кивнул в сторону де Савьера, – сбежал бы по дороге.

– И это было бы катастрофой. – Де Камбре передвинул свой стул, сев напротив собеседника. – Диспозиция у нас такая. Сегодня мы твердо знаем, что ушедшие корабли не исчезают. Их топят каперы Островной империи. Где-то у этих пиратов есть база, там они ремонтируются, пополняют запасы и сбывают награбленное. Если найти эту базу и не просто уничтожить, а получить доказательство их связей с империей, налеты прекратятся. Более того, есть шанс получить от добрых соседей хорошую контрибуцию за разбой. Одна проблема – те трое, что сейчас сидят в этой тюрьме, ничего не расскажут. Ни при каких обстоятельствах. И никто, кого мы сможем захватить в море, ничего не расскажет.

– Ясно. Хочешь посадить меня в камеру с одним из них? Думаешь, что кто-то поверит, что я тайный священник, – Поль потер внушительный синяк во всю скулу, – и решит исповедаться?

– Нет. Никто из них и не сможет исповедаться, даже если и окажется клиническим идиотом. Мы надеемся, что молодой человек просто поверит тебе. И даст хоть какую-нибудь зацепку. А для этого, к сожалению, ты должен быть убедителен не только внутренне. Согласен?

Горькая усмешка и утвердительный кивок.

– Тогда дальше ты работаешь с лейтенантом – то, что тебе предстоит, он организует лучше меня. Серж уменьшит боль, но, сам понимаешь, не до конца. Еще раз – согласен?

– В Сен-Беа ты уже задавал такой вопрос. С тех пор ничего не изменилось. У меня просьба.

– Слушаю.

– Та девчонка, Софи. Можешь ее пристроить к своим делам? Ну, как Миледи, помнишь, ты рассказывал. Она умница, поверь, она многое сможет!

Де Камбре нарочито медленно поднялся со стула, неуклюже нахлобучил шляпу, молча прошел к двери. Сделал три шага, остановился и ответил:

– Помню. Два дня назад она повесилась.

– Как, почему?!

– Сифилис. Она могла прожить еще долго, но это уже была бы жизнь инвалида. Опасного инвалида. Она сама выбрала судьбу проститутки. Она сама выбрала свой конец.

Де Камбре, ссутулившись, пошел к выходу.

– Жан, не уходи! Пожалуйста!

Де Камбре открыл дверь и молча вернулся.

В камеру пыток неторопливо и уверенно вошел палач.

Винс сидел на своей койке и смотрел на голубое небо. Если встать на койку ногами, из высоко расположенного, забранного толстой решеткой окна можно рассмотреть тюрьму. Странную, надо признать. Стены, по крайней мере внутри, выложены хорошо обработанными каменными блоками, большие стеклянные окна, по-видимому, огромной стоимости, покрытые оранжевой черепицей покатые крыши, по которым так мирно, буквально по-домашнему, шуршит дождь.

И двор. Зеленый газон, раскидистые деревья, среди которых гуляют дамы и кавалеры, совершенно не похожие ни на арестантов, ни на их охранников.

Лишь иногда сущность тюрьмы напоминает о себе дикими, нечеловеческими криками, пусть и приглушенно, но доносящимися откуда-то до четвертого этажа. Того, где расположена его камера.

Вот и сейчас слышен… нет, это не крик, человек не может так кричать. Это вой, в котором не просто нет ничего человеческого – невозможно понять, пытают ли мужчину, женщину или ребенка.

Скоро на месте этого несчастного окажется и он, последний мужчина в роду баронов Эгримонтов. Что же, ему будет легче – Винс усмехнулся, представив, как удивятся палачи, увидев его смерть в самом начале допроса. Ему не придется долго терпеть, спасительное ничто накроет сразу, как появится сама мысль рассказать то, что никогда не должны узнать враги империи.

А галлийцы – враги. Это известно всем, это подтвердил сам император, отправляя отца пусть не на самую благородную, но такую нужную стране службу. Это подтвердил отец, соглашаясь взять его в море. Ибо нет лучше места для воспитания настоящего джентльмена, чем ют военного корабля!

Им с отцом не повезло. Бывает. Осталось последнее – умереть с честью, чтобы враг, встречаясь в бою с соотечественниками, содрогался от мысли об их отваге. Чтобы его смерть сейчас помогла им победить в будущем.

Но, Спаситель, как же хочется жить. И мама. Как жалко маму. Сестра вырастет, выйдет замуж, у нее будет счастливая семья. А мама… Хорошо, если казнь будет публичной. Тогда ей расскажут о доблести мужа и сына. А если нет? Кажется, галлийцы собираются оставить историю «Чайной розы» в тайне, во всяком случае, на это все указывает. И тогда бедной женщине останется лишь