Из ниоткуда в никуда - Виктор Ермолин

вокзала, еще столько же до электрички, и не меньше двадцати до Палкино. Ей-богу, в лучшем случае можно успеть за час.

Но вопреки всем расчетам, мне понадобилось аж двадцать минуты только на одни сборы. По закону подлости все вещи в квартире потерялись: сначала я долго искала косметику (которую никогда не разбрасывала по дому), затем кошелек (лежавший, как обычно, в сумке) и, наконец, куда-то заброшенные ключи. Когда квест был выполнен и все было у меня на руках, я забежала на кухню попить воды и, боже мой, растяпа – опрокинула целый кувшин воды. Пока вытирала тряпкой, промочила все – юбку, кофту, колготки. Пришлось в буквальном смысле все с себя сбрасывать. А тут уже другая проблема – что надеть, блин?!

Задыхаясь, как старая лошадь (физкультура далеко не мой конек), спустя позорные полчаса (!), я еле добрела до входа в метро. А там новое препятствие, уже роковое:

– Евгения, – раскатилось мое имя басом по всему автовокзалу (согласна, преувеличиваю, там и без того было шумно).

Я обернулась. Его сложно было не узнать – с белым глазом, как у жареной рыбы; с неровными заштопанными лоскутами на морде, словно старый плюшевый медведь; с кривым носом, точно сошедший с полотен кубофутуристов, Петр. Только теперь он еще напоминал батюшку или бомжа. Всему виной была неухоженная, топорщащаяся в разные стороны растительность на лице. На замену его стильной барберовской прическе пришел сальный, волнистый, черно-седой конский хвост.

– Как ты? – отбрасывая приветствие, всякие формальности, дабы скорее от него избавиться, сразу спросила я.

– Ничего. Есть минутка поговорить?

– Прости, я опаздываю на встречу. Так что как-нибудь в другой раз.

– Ага, – коротко согласился он, – извини, что задержал.

Я уж было обрадовалась, что Петр удачно от меня отвязался, когда в глубине души пробудилось какое-то странное чувство. В тот момент мне было трудно понять, что со мной происходит, хотя это было именно то самое чувство, которое мучило меня долгое время. Вина. Замерла из-за нее, стою и думаю: «Может этот человек сейчас нуждается в поддержке, а я так демонстративно поворачиваюсь к нему спиной».

– Слушай, – говорю я, – твое предложение еще в силе?

– Не утруждай себя так. Иди, куда шла, – в своей обычной грубой манере ответил он.

– Я и так уже сильно опоздала. Поэтому все равно.

– Ладно.

– Так куда мы идем?

Не знаю, о чем он думал, когда потащил меня кружить в лабиринте серых зданий вокруг автовокзала. Ни парка, ни скамейки, ни даже захудалого дерева здесь не найти. Дороги, автобусы, маршрутки, будки с шаурмой, грязь и невыносимо скучный торговый комплекс – вот весь живописный пейзаж на Южном. Еще забыла упомянуть вечную стройку. Единственная более менее приличная улица – Циолковского (она по крайней мере тихая и чистая). Но именно ее он почему-то обошел стороной. Идет и молчит, боже мой. Точно неразговорчивый гробовщик – жуть! Пришлось брать инициативу в свои руки.

– Чем ты сейчас занимаешься?

– Ничем серьезный. Халтурой всякой на аутсорсинге.

– М-мм.

– А ты?

– У меня все по-старому: учеба, спектакли, репетиции.

– Тебя все-таки взяли в театр? Поздравляю.

– Да-а, – протянула я. Стало как-то совестно оттого, что это произнес потерявший все человек. – Спасибо. Как твоя девушка поживает?

Тут я заметила, как вздулась вена на его шее. Такая жирная, синяя, пульсирующая. Мне представилось, словно она вот-вот лопнет и вместе с тем расплескает целый поток слизи или желчи.

– Мы расстались.

– Сожалею…

– Перестань. Я сам ее бросил. Ей до последнего не хотелось меня оставлять. А мне было противно от мысли, что она остается со мной только из жалости. И все из-за какого-то ублюдка… Сука, прибил бы его, попадись он мне на глаза.

– Он был наказан. Ты знаешь.

– Но это не отменяет тот факт, что он рано или поздно продолжит жить своей обыкновенной жизнью, а мне придется вечно страдать вот с этим. – Петр указал большим пальцем на свое лицо. – Мне отказали во всех театрах в городе. Чего уж там – меня и на обычную работу боятся брать. Вот и приходится хвататься за всякие подработки.

– Я тебя понимаю.

– Как ты меня можешь понять? У тебя все есть, ты занимаешься любимым делом, вокруг тебя полно людей. А я абсолютно одинок.

– Ты не одинок. Готовых тебе помочь куда больше, чем ты даже можешь представить.

– Ошибаешься. Ни в одной стране нет такого одиночества, как в России. Это даже не одиночество, а настоящее изгойничество. И страдают им все увечные и тяжелобольные. Только у нас в стране люди отказываются жить в одном доме с больными раком, а ВИЧ-инфицированных вообще обходят стороной. Любой несчастный, имеющий физический недостаток обречен ловить на себе пренебрежительные взгляды словно это заразно. Понимаешь, о чем я?

– Наверно.

– И от этого никак не избавиться, пока отвращение вместо сочувствия сидит в головах целой нации.

– От меня-то ты что хочешь? – не выдержала я.

Петр покраснел, но уже не от злости, а от стыда.

– Прости. Просто вспомнил того урода и сразу вспылил.

– Ты мне это хотел рассказать?

– Нет. Мне нужен твой совет.

– В чем?

– Ты выслушаешь меня?

– Разве у меня есть выбор? Я отменила ради тебя встречу.

– Спасибо… В общем, в Верхотурье есть монастырь – Свято-Косьминская пустынь. Там живет старец Лука, местный святой. Каждое воскресенье после служения он выходит к людям, долго смотрит на них, а потом просто показывает на кого-нибудь пальцем и подзывает к себе. Все, кто с нуждами приходит – просто шепчут ему на ухо. А он только молчит и кивает головой. А потом, говорят, происходит чудо – все просьбы исполняются и болезни уходят.

– Местные мифы?

– Прошу, дай закончить.

– Прости.

– Пребывая в постоянных страданиях, я вдруг осознал, что меня за все наказал настоящий Бог. За языческую веру, за безразличие, за ненависть к другим. Мне стало страшно, что дальше будет только хуже. И как-то само собой, случайно, я вспомнил про старца Луку. Я даже не помнил, откуда и почему мне известно его имя, но одно я чувствовал точно – в нем могло быть спасение. Но доехав до Верхотурья, я был неприятно удивлен – вокруг кельи святого толпилось столько людей, что его самого не было видно. Все что-то суетились, толкались, ругались, вели себя не по-христиански. И мне стало как-то гадко, что я сразу развернулся и ушел. Уже на выходе меня окликнул какой-то калека. Поманил к себе пальцем и сказал: «Я вижу – ты прошел тернистый путь, но дорога эта не в пропасть вела, а к спасению. Оставь на закрайке все мирское и приходи к Богу, в монастырь».

– И ты согласился?

– Нет, я испугался. Сказал, что вернусь, когда разберусь со всеми проблемами.

– Это был старец Лука?

– Да.

– И ты хочешь, чтоб я подсказала тебе, что делать?

– Да.

– Я не знаю, Петь. Прости.

Вот и весь разговор. Это только в книгах и фильмах отчаявшимся людям говорят возвышенные