Жидков, или о смысле дивных роз, киселе и переживаниях одной человеческой души - Алексей Бердников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Не надо тратить понапрасно сил -
Ведь мы живем покамест безопасны,
Опеки ж над собой, по мере сил,
Я не терпела никогда -- согласны
Еще терпеть ее от близких бы,
А от чужих мы не возьмем хлебы.
До просьб не унижайся ты николи
И ради гибнущих нас -- не проси,
Имей довольно принципа и воли
И высоко достоинство неси,
Останься человеком и в недоле,
А лбом дверей, пожалуй, не сноси -
И смысла никакого нет, и ранишь
Мне сердце тем, что воздух лбом таранишь.
Что до Москвы -- то город наш большой,
В нем люди разные и мыслят разно:
Одни гуляют и живут душой,
Другие трудятся однообразно,
Рабочий день у них всегда большой
И с выходными тоже несуразно.
Кто не работает -- тот сыт, одет,
Не устает и ездит на балет.
Я ж ничего не вижу и не знаю,
И времени свободного нейму,
По выходным землицу ковыряю
И к осени на трудодень возьму
Немного овощей. А что читаю -
Читаю мало -- иногда возьму
С собою в очередь какую книжу,
Но быстро устаю и плохо вижу.
* * *
25 сентября 1943
Устала! И хотела б отдохнуть -
Не все ж трудиться -- я ведь не машина.
Ешь только, чтобы в зуб ногой толкнуть.
Слабеет, разрушается Ирина
И хочет прежние года вернуть,
Что прожиты с чужого, видно, чина,
По сказанному смыслу, при худом
Вмешательстве, сторонним мне умом.
Жизнь вспоминается, и хочешь плакать -
Так жутко искалечена она.
На всем серятина и одинакоть,
И много лет назад жизнь вручена
Тому, кто сам был сер, как эта слякоть,
Кто и не знал, какая мне цена,
И мною торговал, и без разбору
Мной помыкал с любой, какая впору.
И вот теперь я остаюсь одна,
И горечь прошлого меня обстала,
И с настоящим я разрешена.
Где будущее? -- жду его устало,
Не понимая, для чего должна.
И так вчера из ящика достала
Листок от липы и прочла у лип:
"Ваш муж Максимов, капитан, погиб".
Всю ночь по улице бродила вьюга,
Порывы ветра были так сильны,
Что даже стекла плакали с испуга
И двери хлопали, возмущены.
Вокруг ходила ходуном округа,
И стены двухметровой толщины,
Не озаботясь, пропускали воздух -
Так мрак сочится сквозь стекло при звездах.
Всю нашу дверь издергало струей,
И комната, гранича с коридором,
Была в нем только утлою ладьей,
Высасываемой в ветра простором.
Носились поверху -- Бог им судьей -
Там крыша с вороном, тут дверь с запором.
В ночь на двадцать четвертое число
Мне злую весть к порогу намело.
Погиб Н.М. Пал смертью... смертью храбрых.
Спасая родину. Вот две строки!
И скачут в песьих головах при швабрах
Убийцы счастья моего -- легки
На поминанье... Он пал смертью храбрых.
Он пал... не сволочи... не пошляки...
Мой муж. Н.М.Максимов. Мой Максимыч!
Опомнись же! Вернись домой, Максимыч!
* * *
30 сентября 1943
Любимый -- верю! Верю, что ты жив!
И в этот день, день моего рожденья,
Я собрала наш маленький актив
Друзей старинных, и тебе мой день я
Весь отдала, тоску мою не скрыв,
И пролетел весь вечер, как мгновенье,
В беседе о тебе... Погиб мой муж -
И счастье, и страданье -- к одному ж.
Двадцать три года им одним жила я
И горя много за него снесла.
На что надеялась? Чего ждала я?
И годы утекли водой с весла,
Поваленного около сарая.
Бездонно глубока любовь была.
Бездонна только мать земля сырая -
Друзья ушли -- опять одна, одна я.
Одна -- но как всегда! И он -- один
В той стороне! Как в стороне! Как прежде!
Не праздновали пышных именин
С ним никогда. А общество! Ну где ж де
Собрать его нам у себя! Один
Он пропадает где-то вечно. Где ж? Где?
Компании имел на стороне.
Ирина оставалась в стороне,
Он где-то пьет вино, целует женщин.
Я в стороне. Без шума. Без вина.
Я дома. Он -- в гостях. Балует женщин.
Пред ним чужая женщина. Она
С ним говорит. Судьба балует женщин,
Но если женщина -- твоя жена,
То ищешь ласок женщины ты кроме
Нее везде, но не у ней, не в доме!
Друзья разлили горькое вино -
Но тост один нам в душу был заронен -
Пить за твое здоровье. Ах, одно
Проклятое -- "погиб и похоронен" -
Встречаю всюду. Нет, не верю, но
Конец твой был, должно быть, подшпионен!
Пожалуй, тут руками разведешь,
Но не объедешь и не обойдешь!
Лишь у людей ошибки в извещенье,
А у меня -- с походом! На весах!
Был взят, как враг. Ждала освобожденья.
Ошибка, думала, напрасный страх.
Все выяснится... Ссылка! Разлученье!
Другим приходит извещенье. Трах!
Мертвец является к ним преназойно!
Но твой не оживет -- ты будь покойна.
Что ж делать-то? Пишу ему письмо:
Николушка! Родной! Что ж снова бросил!
Кому покинул? Грядеши камо?
Наобещал и опростоволосил,
Как будто это так -- собой само,
Как убежать воде с постылых весел.
Покуда рвался -- не жалел чернил.
Уехал, позабыл. И изменил.
Какие приняли тебя -- стать недры?
Где ты поял последний свой покой?
Быть может, косточки размыли ветры,
Быть может, перстью поросли сырой -
И ни родной души на километры -
Овыть исход из жизни молодой.
Я ж ощущаю знойно, зябкотело
Все твое нежное, большое тело,
Прекрасные конечности твои,
Упругость мышц и крепость сухожилий.
И что все ласки, все слезы мои,
Когда ты их минуешь без усилий!
Что за тебя с судьбой мои бои,
Когда ты в вышних в белизне воскрылий -
Я же в долинах скорби подлежу -
Что мертвому тебе принадлежу.
Будет искать и не найдет покоя
Измученная тусклая душа
С ее тлетворной боязной тоскою -
И как была юна, и как свежа -
И ты, один ты знал ее такою,
Пока не поделила нас межа -
Ее же не заступишь, как ни рыскай...
Прощай, мой лучший, мой прекрасный близкий!
* * *
25 октября 1943
Я говорила ей: Не умирай!
Тебя проводит Павел на Ваганки -
Не я! Не я! Не смей! Не забывай!
Не хочешь ты избыть волшбу цыганки!
Не знаю, помогло ль, но невзначай
Она почти уж бренные останки
Свои смахнула с одра и сейчас
Забегала, морщинками лучась.
Устала я от перенапряженья,
Одна моя "молочная сестра"
Бесчувственна и самоуваженья
Исполнена до перелей нутра -
Она как бы из дерева растенье,
Или -- чурбан, иль -- манекен -- хитра
Тяжелой хитростью куста мясного.
"Что вам меня завить бы -- право слово!"
Холодным мастером сапожных дел
Я стала -- в проволоку шью подметки
На туфле ношеной -- таков удел,
И нам сапожники идут в подметки.
Наш гардероб изрядно похудел,
И кое-что в нем смазало подметки -
В обмен на масло или молоко -
И без вещей носильных нам легко!
* * *
5 ноября 1943
Уж матушка совсем восстала с одра,
Предерзостно становится за печь
И, бегая трусцой на кухню бодро,
Грозится шаньги к празднику испечь,
А я промазываю стекла в ведро.
Купили вин и ожидаем встреч.
Без вас -- тоска на сердце, а не праздник,
И даже самый праздник нам не в праздник.
Соседи завалили коридор
Весьма материальными дровами,
А мы чего-то ждем -- зима на двор -
А мы все ждем чего-то. Кто-то нами
Займется? Батареи с коих пор
Лежат у нас на кухне штабелями.
Но вам-то пылко, вам-то не с руки
Болеть, чем заняты тыловики.
* * *
10 ноября 194З
Наш дорогой, наш миленький малыш! Ишь -
Как только перешел ты Днепр-реку,
Ты загордился и теперь не пишешь,
А нам тоска подносит табачку,
Когда не спрашивают, чем ты дышишь.
А скука -- так, ей-богу, начеку,
Не дремлет, да и мысли не зевают,
Когда нас родственники забывают.
Живем скучнее скучного, зато
Соседам весело, а мы скучаем
От этого еще сильней -- и то:
Мы писем никаких не получаем -
И это нам, конечно же, ничто,
Но письма получать мы все же чаем.
Мать верит в возвращенье сыновей.
А это все. Что делать. Хоть убей.
* * *
14 ноября 1943
Паршивое какое состоянье -
Тоска, тоска, тоска. Покоя нет.
Во всем нервозность. Хлопоты, стоянье -
Все раздражает. В мыслях -- винегрет.
Что ни начну -- напрасное старанье.
И нет душе моей покоя, нет.
Что как задумаю -- все выйдет худо.
Все люди надоели. И не чудо.
Война все продолжается. Давно
Не получаю писем ни от Саши,
Ни от Павлуши. Братья мне равно
Тот и другой. Где-то они, все наши?
Увидеть их мне больше не дано.
И я одна... одна... одна -- при чаше.
Кругом чужие. Ненависть. Грызня.
Собаки. Душно. Душит все меня.
Я, как в осаде, в собственной квартире.
Соседи ходят, шепчутся и... ждут!
Как при аресте мужа! Как четыре
Года назад! Таятся! И прядут
Паучью шерсть и, сети растопыря,
Подкопы всюду под меня ведут.