Марина - Карлос Сафон

— Ты не должна была преследовать меня, — спокойно сказал он.

Я же ответила, что не могу выйти замуж за человека, которого знаю лишь наполовину и с которым провожу только дни.

— В таком случае тебе не понравится то, что ты узнаешь, — намекнул он.

Я сказала, что это неважно и для меня не имеет значения, чем он там занимался, и правду ли говорили в городе. Я лишь хотела участвовать в его жизни полностью. Без недомолвок и загадок. Он согласился, и это означало одно: пути назад уже не было.

Когда Михаил зажег в зале свет, я мигом очнулась от полусна, в котором пребывала последние недели. Я будто попала в ад. В цистернах с формалином хранились трупы людей, которые словно в демоническом балете вращались вокруг собственной оси. На металлическом столе лежало обнаженное тело женщины, разрезанное от низа живота до горла. Ее руки были скрещены на груди, и я заметила, что их суставы сделаны из металла и дерева.

Из горла торчали какие-то трубки, а в бедра были воткнуты бронзовые провода. Кожа ее была полупрозрачной и голубоватой, словно рыбья чешуя. Я молча смотрела на Михаила, а он подошел к телу и грустно взглянул на него.

— Вот что природа творит с собственными детьми. В людских душах нет злобы, лишь простое желание уйти от неизбежной участи. А вот мать-природа дьявольски жестока… Вся моя работа и усилия — не более чем попытка осмеять священный ритуал созидания…

Он взял шприц и наполнил его жидкостью изумрудного цвета из флакончика. Наши глаза на миг встретились, и Михаил проткнул иглой голову трупа, вводя внутрь все содержимое шприца. Сделав это, он стал спокойно наблюдать за неподвижным телом. А потом у меня внутри все похолодело.

Одно веко задергалось, и раздался металлический лязг сустава.

Пальцы зашевелились, и вдруг тело женщины рывком поднялось. Оглушительный животный вой наполнил зал. С черных опухших губ свисали белые струйки слюны. Женщина отсоединила все провода и трубки и упала на пол, словно сломанная кукла.

Она завыла как раненная волчица. Подняв лицо, она впилась в меня взглядом. Я не могла не смотреть в эти глаза, где читался дикий ужас и непреодолимая животная жажда жизни.

Я приросла к месту. Через несколько секунд тело снова было недвижимо и безжизненно. Михаил, бесстрастно наблюдавший за происходящим, взял саван и накрыл им труп.

Он подошел ко мне и взял меня за дрожащие руки. Он смотрел на меня, силясь прочитать в моем взгляде ответ на вопрос: останусь ли я с ним после всего, что увидела? Я же хотела найти слова, чтобы выразить свой ужас и то, как я раскаивалась в своем заблуждении… Но все, что я смогла из себя выдавить — это просьба забрать меня из того жуткого места. Так он и сделал.

Мы вернулись в Отель Колумб, и Михаил проводил меня в комнату, заказал чашку горячего бульона и, укутав меня в одеяло, сидел рядом, пока я пила.

— Женщина, которую ты сегодня видела, погибла шесть недель назад под колесами трамвая. Она прыгнула на рельсы, чтобы спасти оказавшегося там ребенка, но не выжила. Трамвай по локоть отрезал ей руки. Она умерла на улице. Никто не знает, как ее зовут.

И никто ее не искал. А таких сотни, каждый день…

— Михаил, ты не понимаешь… Ты не можешь делать за бога его работу…

Он погладил меня по лбу и грустно улыбнулся в знак согласия.

— Спокойной ночи, — сказал он.

Он направился к двери и остановился там.

— Если завтра тебя здесь не будет, я пойму.

Через две недели мы поженились в соборе Барселоны.

Глава двадцать третья

Михаил хотел, чтобы этот день был для меня особенным. Он превратил весь город в декорацию из волшебной сказки.

Там, у ступеней собора, для меня раз и навсегда закончилась жизнь, достойная императрицы, в полусне правящей своими землями. Я даже не услышала криков людей. Сергей бросился на меня из толпы, словно дикий зверь из зарослей, и швырнул мне в лицо пузырек с кислотой. Она разъела мне кожу, веки и руки.

Часть кислоты попала на горло, и я лишилась голоса. Я не говорила два года, пока Михаил не починил меня, как сломанную игрушку.

И это было лишь начало кошмара.

Работы по строительству нашего дома затягивались, и пришлось поселиться в этом недостроенном дворце. Замок походил на огромную тюрьму — холодную и темную. Нагромождение башен и арок, колонн и винтовых лестниц, ведших в никуда. Я жила взаперти в одной из башен. Туда не мог пройти никто, кроме Михаила и доктора Шелли.

Первый год был сплошным кошмаром в пелене морфия. В наркотических снах я видела, как Михаил экспериментирует надо мной, словно над бесхозным трупом в больнице или морге, как он перестраивает мое тело, насмехаясь над природой. Когда рассудок вернулся ко мне, я поняла, что все это было правдой. Он вернул мне голос, заново создав мне горло и рот, чтобы я могла говорить и нормально питаться. Он сделал мои нервные окончания нечувствительными к боли от страшных ожогов. Да, Михаил обманул смерть, но я стала самым жутким из всех его созданий.

Тем временем он потерял свое влияние в городе, и никто не хотел ему помочь. Люди, некогда бывшие его союзниками, отвернулись от него и самоустранились. Полиция и судебные власти начали расследование. Его партнер Сентис был мелочным, завистливым хапугой, который с радостью поделился с властями ложной информацией об участии Михаила в делах, о которых тот понятия не имел. Целью было лишить моего мужа контроля над предприятием. Сентис был одной из собак в огромной своре: все жаждали свергнуть Михаила с пьедестала, чтобы поживиться тем, что после него останется. Толпа лицемерных льстецов в момент превратилась в стаю голодных гиен.

Но Михаил не удивлялся происходившему. Он с самого начала доверял только своим друзьям Шелли и Кларету. «Людская подлость зачастую лишь ждет момента, чтобы проявить себя», — часто повторял он.

Но это всеобщее предательство порвало тонкую нить, которая еще соединяла его с внешним миром. Он углубился в собственное одиночество. С каждым днем его поведение становилось все более экстравагантным. В подвалах дома он выводил все новые стаи насекомых, которыми был одержим, — черных бабочек, известных также под названием Дьявол. Вскоре бабочки буквально наводнили особняк. Они сидели на зеркалах, картинах и мебели, словно безмолвные часовые. Михаил запретил слугам их убивать, пугать и даже просто приближаться к ним. По коридорам и залам перемещались целые рои насекомых с черными крыльями. Иногда они садились на Михаила и полностью покрывали его тело, пока он оставался неподвижным. Видя это, я боялась, что теряю его.

В те дни началась моя дружба с Луисом Кларетом, которая продолжается по сей день. Именно он рассказывал мне обо всем, что происходило за пределами нашей крепости. Михаил рассказывал мне фантастические истории о реконструкции Королевского театра и моем возвращении на сцену. Он обещал, что исправит ущерб от кислоты и я буду петь своим прежним голосом… Несбыточные грезы.

Луис сказал, что работы в Королевском театре больше не велись: деньги кончились много месяцев назад. Здание было огромной бесполезной пещерой… Михаил вел себя беспечно и спокойно, но это объяснялось лишь умением держать хорошую мину при плохой игре. Он мог не выходить из дома неделями, а то и месяцами. Целыми днями он сидел, запершись в своем кабинете, практически без сна и еды. Как мне впоследствии сказал Луис Кларет, он уже тогда стал опасаться за здоровье и рассудок Михаила. Он знал хозяина как никто другой и с самого начала помогал ему в проведении экспериментов. И именно Луис объяснил мне, что Михаил был помешан на врожденных заболеваниях, что он отчаянно желал открыть те тайные механизмы, которые задействовала природа, уродуя собственных детищ. Михаил всегда видел в них силу, последовательность и волю, которая была превыше человеческого разума. В его глазах природа была чудовищем, уничтожавшим собственные создания, не заботясь о судьбе и злоключениях тех, кто жил в нашем мире. Он собирал фотоснимки больных с отклонениями в телесном развитии, на которых человеческие существа молили об избавлении от своего проклятья.

Именно тогда проявились первые симптомы заболевания. Михаил знал, что оно затаилось у него внутри, терпеливо ожидая, словно часовой механизм. Он знал об этом с детства — с тех пор, как в Праге умер его брат. Тело Михаила начало разрушаться, костные структуры деформировались.

Он стал носить перчатки, закрывать лицо и тело.

И избегать меня. Я делала вид, что не замечаю этого, но была уверена: его тело менялось. Однажды зимой я проснулась на рассвете от его криков. Так он распрощался с прислугой.

И никто не стал ему возражать: слишком сильно слуги стали бояться его за прошедшие месяцы. Только Луис остался с нами. Михаил со слезами ярости на глазах перебил все зеркала и умчалсял к себе в кабинет.