Несколько шагов до прыжка (СИ) - "Val. Ekkert"

А иногда они просто оставались после тренировки на катке — чаще всего ненадолго, только вдвоём, на привычном диване в тренерской, выпить дурацкого автоматного кофе и горячего шоколада, побыть рядом в привычной обстановке — в конце концов, тренерская давно уже стала для них чем-то вроде арендуемого второго дома, временного, в который можно было прийти, если что-то случилось в своём. В один из таких вечеров Ньют привычно перемазался в какао, и Персиваль, как ему давно хотелось, попытался стереть ему шоколадные «усы» большим пальцем — и не сумел: палец Ньют немедленно всосал, лизнул по всей длине несколько раз, и всё предсказуемо закончилось тем, что он безо всяких предупреждений стёк на колени и взял у Персиваля в рот, не давая ни опомниться, ни возразить. И при этом он так смотрел снизу вверх, так усмехался, умудряясь при этом охватывать губами головку, что очень скоро пришлось напрочь забыть, где они, что происходит за дверью, и заперта ли, строго говоря, эта самая дверь. А после — сел рядом, опустил голову на плечо, а руку слабо соображающего Персиваля — себе на пах, и выдохнул: «Рано или поздно это должно было случиться в тренерской, Перси, сам понимаешь, только поедем уже куда-нибудь, а то нечестно получается». Но вместо поездки Персиваль отдышался, молча спустил с Ньюта штаны и попросту оказал ответную любезность. До квартиры Ньюта они в тот вечер, конечно, доехали, но там и отрубились. Хотя оба рассчитывали на продолжение, усталость диктовала свои условия.

Словом, всё было хорошо, период начала отношений шёл как по маслу, и все конфликты у них возникали только на катке. После какой-то выволочки, которую Персиваль устроил Ньюту за очередной недокрут сальхова — один-единственный, но всё же — Ньют уже в машине, когда они ехали к кому-то из них, буркнул: «Перси, мой тренер — сволочь, он на меня ругается». Персиваль, помнится, подавил желание одновременно расхохотаться, стукнуть кулаком по рулю с досады и расцеловать Ньюта, нашедшего замечательный способ бескровно показать ему, что он недоволен. В итоге он ответил что-то вроде: «Доедем — буду утешать, и правда сволочь твой тренер, как можно на тебя ругаться». Ньют широко улыбнулся в ответ и погладил его по руке.

Одно только слегка омрачало всю эту радость: то, что они жили на два дома. Конечно, в квартире у каждого завелись личные вещи другого, и в стаканах в ванной давно торчало по две зубные щётки, и решалось всё простым «к тебе или ко мне?», но… Но Персивалю этого не хватало. Несмотря на частые совместные ночёвки и выходные, всё же они случались не каждый день, но даже при таком графике Персиваль очень быстро отвык просыпаться в одиночестве. И когда приходилось — скрипел зубами и машинально притягивал к себе вторую подушку, ночью пустовавшую и потому холодную, но всё равно хранившую ещё слабый запах — с прошлого раза.

А предлагать переезд он не решался.

Ньют всегда казался — да и в большинстве случаев был — человеком лёгким, в том числе и на подъём, но Персиваль отчего-то был уверен: на фразу «давай съедемся?» Ньют, скорее всего, ответит округлившимися глазами и удивлённым «а зачем?». И он чудовищно этого боялся. Пусть даже объяснить ему будет достаточно легко, и он наверняка согласился бы после объяснений — но их мнимая необходимость была для Персиваля хуже отказа.

Он даже объяснить себе не мог, на чём обоснованы его опасения. Просто был уверен: девяносто против десяти, что всё выйдет именно таким образом. Ньют вёл себя так, словно его устраивало абсолютно всё. А раз так…

Да и съезжаться спустя три месяца… ему это вполне могло показаться слишком быстрым. Пугать его тем более не хотелось.

Впрочем, сейчас, в начале сентября, эти мысли, страхи и тревоги решительно уходили на задний план. Потому что приближалось время контрольных прокатов.

В этом году они проводились в Огайо, четыре часа самолётом, двое суток в отеле, и там-то уж всем было плевать, кто из сборной с кем живёт. Можно будет сполна взять своё — пусть и всего на пару дней.

Впрочем, главной целью Персиваля было, естественно, Ньюта успокоить и настроить на хороший прокат перед комиссией, а вовсе не трахнуть в отеле другого штата. Хотя после проката — можно было бы и подумать.

Самым удивительным было, пожалуй, то, что сам он почти не волновался — ни за обе пары, ни за Абернати, хотя последний очень долго ворчал по поводу музыки для обеих программ и долго норовил заваливать вращения, которыми были напичканы оба его проката: что Дворжак, что Эйнауди требовали. Но в конце концов, и он выровнялся и ошибаться почти перестал. С его уровнем даже «почти» можно было считать успехом. Тина и Ричард вообще с катка не вылезали: именно их тренировки получались самыми долгими, настолько требовательными к себе не были даже Ньют с Куини. И, глядя на их программы — динамичную короткую и лиричную произвольную — Персиваль нарадоваться не мог: ребята весьма над собой выросли.

А про самих Куини и Ньюта и говорить было нечего. Может, и слишком амбициозно было такое заявлять, но Персивалю казалось, что подвести их могут только нервы. Впрочем, он бы не называл их своими лучшими фигуристами, если бы искренне так не считал. И личное отношение к ним тут было, естественно, ни при чём.

И, кстати, обязательно нужно будет оценить чужие прокаты. Просто для себя, чтобы знать, чего ожидать на Гран-при и особенно — на Чемпионате страны.

Хорошо ещё, у Геллерта с Дамблдором парников не было.

…Ньют рядом со вздохом повернулся и подполз ближе, привычно уже кладя голову на плечо и обвивая Персиваля всеми конечностями. Как он умудрялся при этом лежать так, чтобы удобно было обоим, Персиваль до сих пор не мог до конца уяснить.

Они снова ночевали у Ньюта — самолёт был послезавтра, всю прошедшую неделю команда стояла на ушах, как Персиваль и предсказывал в начале лета, а сегодня, в последний тренировочный день, они вымотались так, что еле-еле доползли до квартиры. Логично, что до ближайшей. Ничего, зато выспятся: Персиваль из года в год настаивал, что накануне отлёта на контрольные у всех должен быть выходной.

— Вот вроде и устал, — пробормотал Ньют ему в ключицу, — а ни в одном глазу, представляешь?

— Кофе много пил? — зевнул в ответ Персиваль. Он сам как раз медленно отключался, и пришлось сильно жмурится и напрягать мышцы — не хотелось вырубиться посреди разговора и этим, возможно, задеть Ньюта.

— Я даже не помню, — тихо отозвался тот. — С утра — точно, ну да ты помнишь, а на катке… всё смешалось. Наверняка пил…

Персиваль не удивился. То, что Ньют не запомнил подобных мелочей, было нормой их жизни.

— Прими ванну, — мягко заговорил он, поглаживая Ньюта по спине — там, где удачно задралась домашняя майка. — Я знаю, что ты был в душе на катке, но сейчас правда не помешает. А я пока мятный чай тебе сделаю.

Ньют улыбнулся — Персиваль не видел, но кожей почувствовал — отлепился от него и встал.

— Хорошо. Я постараюсь быстро.

— Пены напусти, — велел Персиваль ему вслед. Пену он Ньюту специально купил после подобного случая — молочно-медовую. Как выяснилось, он сам не то чтобы стал для Ньюта надёжным средством от бессонницы. Чаще всего — как раз наоборот.

Прежде чем ставить чайник, Персиваль глотнул холодной воды — чтобы «включиться» хотя бы на то время, пока он будет делать Ньюту чай и держать его в объятиях, помогая уснуть. Мысль о сексе разум сейчас только отторгал. Максимум, на что Персиваля хватит — ручная стимуляция, не более того.

По кухне поплыл запах мяты, и от него одного Персиваля снова потянуло в сон. Хоть грейпфрут из вазы бери… Кофе он пить не собирался: это, считай, полночи долой.

Он потёр глаза пальцами, подхватил Ньютову чашку и отправился в спальню, не забыв погасить свет. Как раз остынуть успеет, пока он ещё из ванной выберется…

…Ньют появился в комнате, придерживая обмотанное вокруг бёдер полотенце, у самой кровати его скинул и влез под одеяло как был, в чём мать родила. На чашку на тумбочке он даже не взглянул — прижался к Персивалю мокрым телом, терпеть не мог вытираться, провёл по груди влажной рукой, настойчиво задевая соски…