Кондотьер - Макс Мах

— Красивая интрига, — признала Наталья и потянула к себе коробку папирос.

— В двадцать третьем, сразу после похорон императора, княгиня обратилась в суд с требованием признать Ивана законным наследником. На процессе она утверждала, что они венчаны с покойным императором по православному обряду в некой сельской церкви. Проблема, однако, состояла в том, что у княгини не было никакого формального документа, подтверждающего факт венчания, кроме нескольких писем от императора, содержащих некоторое число двусмысленных фраз. Трактовать их можно было и так, и эдак. Вспомнить, что это была за церковь, Софья Кирилловна не могла, а может быть, и не знала — ночь, факелы, езда в санях — свидетелей, кроме изгнанного из полка за шулерство кавалергарда, предъявить не смогла, и процесс проиграла.

— А теперь, выходит, свидетельство о венчании нашлось…

— Именно! — Генрих взял бутылку и наполнил бокалы.

— Но Петр Константинович уже коронован. По закону…

— Это по закону, — кивнул Генрих. — Однако помимо закона существуют интересы и обстоятельства. Петр слабая фигура, а Иван — боевой генерал, вот и суди…

Глава 8

Мазурка

Спать легли за полночь. Вместе. То есть, в одну постель, но и только. Генрих был никакой, да и сама она — не в лучшей форме. За разговорами и заметить не успела, как напилась. А алкоголь — коварный соблазнитель: вот, вроде бы, только что и веселье в сердце, и хмель в крови, и томление известного сорта пониже живота, а через минуту, глядишь, куда все это делось? Нет, как не бывало. Ноги, руки, словно, свинцом налились, глаза сами закрываются, и в голове туман.

Положила голову на подушку, услышала ровное дыхание Генриха, и все. Проснулась от грохота. Показалось сдуру, что это жандармы ломятся в дверь. Вскочила, как была — а была, оказывается, голая, в чем мать родила — выхватила из-под подушки Стечкин и даже предохранитель успела снять, выискивая затуманенными спросонья глазами первую цель. Но тут уже и Генрих проснулся, успокоил, объяснил очевидное — ветром сорвало ставню и бьет ею теперь о стену.

Вернулась в постель, натянула на себя одеяло, прислушиваясь к свисту ветра и шуму прибоя, и поняла, что Генрих прав — не так уж и громко стучит эта проклятая ставня.

«Примерещилось!»

Усмехнулась мысленно, представляя, какой устроила переполох, повернулась набок, устраиваясь удобнее. Положила голову на согнутую в локте руку, подтянула ноги, сворачиваясь калачиком, и почувствовала вдруг руку Генриха, легшую на бедро. Высоко, почти у талии. Теплая ладонь, сильные пальцы. Осторожное, но решительное движение. Вниз по бедру и назад, вверх по заду. Она вздрогнула. Забилось сильнее сердце. Перебило дыхание. А ладонь Генриха, между тем, оказалась между ее бедер, двинулась выше, пальцы коснулись клитора, вырвав стон. Пока тихий, сквозь зубы, едва слышный. Скорее огласовка дыхания, чем голос. Но в следующее мгновение он нажал сильнее, играя ее страстью, как играют некоторые стрелки со смертью, лаская подушечкой пальца взведенный курок. Балансируют на грани. Чет — нечет, жизнь или смерть.

Натали знала, помнила, какие сильные и властные у Генриха руки, но и в этот раз успела удивиться, когда он с невероятной силой и ловкостью бросил ее под себя. Подмял — она застонала и заметалась, приподнимаясь на локтях — вздернул бедра вверх, одновременно раздвигая ноги своими коленями, и вошел рывком. Резко, одним сильным, слитным движением, причиняющим боль, дарующую невероятное наслаждение…

Посылку от профессора доставили около девяти. Генрих успел принять душ и побриться, оделся, словно, собирался выйти в город, но никуда, разумеется, не пошел, поскольку находился на нелегальном положении. Посмотрел на спящую женщину, поправил сбившееся на сторону одеяло, и ушел завтракать. Прислуживал за столом прибывший в Петроград только вчера вечером ординарец Генриха Франц. Он же и готовил.

— Я привез настоящую английскую овсянку, командир! — улыбнулся Франц, подавая кашу. — Овсянка, яйца, тосты и джем — настоящий английский завтрак! Вологодское масло, правда, оказалось лучше, чем делают в Йоркшире, да и джем здесь называют вареньем… Впрочем, он вкусный. Я пробовал…

— Франци, — остановил его Генрих, затыкая за воротник угол салфетки, — будь добр, перестань молоть чушь. С каких пор ты стал поборником английской кухни? Ты же корсиканец, разве нет? Будь проще! Яичница с жареным беконом или пара баварских сосисок с пюре и кислой капустой подойдут мне на завтрак куда больше овсянки. Впрочем, мы в России… Купи себе какую-нибудь поваренную книгу, что ли! Или вот Фридриха спроси. Он родом из этих мест как раз. Наверняка знает, что тут едят по утрам!

Франц выслушал «нотацию» молча, чуть поджав губы. Вздохнул нарочито печально, наполнил из серебряного кофейника фарфоровую чашку, поправил молочник и сахарницу, располагая их на равном удалении от линии симметрии, положил справа от Генриха несколько аккуратно сложенных газет, включил телевизор и вышел из комнаты, так и не проронив ни слова.

«Характер!»

Паршивый корсиканский характер, испоганенный жарой, нуждой и диким коктейлем кровей. Католик, похожий на араба, провинциал, но при этом земляк Наполеона… Вообще-то, из парня должен был получиться бандит или кабатчик, но вышел наемник, задержавшийся на должности ординарца полковника Хорна. Не то, чтобы денщик, но и не вполне адъютант. Всего понемногу. Не по уставу, конечно, но и армия у Генриха, если подумать, иррегулярная. Какие уж там уставы!

А овсянка… Что ж, еда, как еда. Овсянку, к слову, подавали на завтрак и у них дома. Не каждый день, но часто. Как минимум, раз в неделю.

Генрих ел и просматривал газеты, вполуха прислушиваясь к бормотанию «говорящих голов». Все, кто мог, были заняты комментариями вечерней новости. Пороли чушь, как и положено, несли вздор, пересказывали старые сплетни и озвучивали совершенно бредовые фантазии. Но между тем и этим, иногда можно было уловить отзвуки настоящего сражения, развернувшегося где-то там, за спинами витийствующих ничтожеств. Зарницы и всполохи, дальний гром, лязг оружейной стали…

«Что значит достаточное финансирование и разумное руководство глупостью!»

За полчаса, что Генрих провел за столом, гражданам Российской Империи просто, ясно, в доступной форме объяснили три очень важных вещи. Даже не читая газет, из одних только телевизионных новостей и комментариев, можно было понять, что Иван Константинович Лосев-Збаражский непременно является сыном императора Константина Павловича. Притом не бастардом, а законным наследником. Об этом, де, все знали, да и сам император никогда не скрывал, но плохие люди помешали царевичу взойти на престол. На самом деле, это уже не одно, а два утверждения. Однако мысль про плохих людей, своекорыстных, злых обманщиков проходила красной нитью и через два других послания.

Положение в стране ужасающее, отмечали «говорящие головы». Инфляция, падение производства, анархия и плохие виды на урожай. России угрожает суровая зима, смута, гражданская война и иностранное нашествие. Это бесспорный факт, но власти заняты всем, чем угодно, только не наведением порядка. И за примерами далеко ходить не надо. Вчера в Петрограде неизвестные злоумышленники — возможно, социалисты или анархисты — совершили нападение на товарища министра Внутренних Дел Карварского. Жандармерия попытку удержания заложников сорвала, но, к сожалению, господин Карварский погиб в перестрелке. Панихида состоится… будет похоронен… соболезнования родным и близким…

«Что ж, — отметил Генрих, — весьма разумный ход».

И, наконец, третье. Петр Константинович — человек, конечно, добрый, и роду хорошего, но слаб и некомпетентен. Передал власть плутократам, политиканам и мздоимцам. А Иван Константинович, напротив, истинный потомок Рюрика и Гедемина. Сильный, умный, решительный. Великолепно образован, боевой генерал, да вот еще и на виолончели недурственно играет…

«Браво, брависсимо! — Генрих допил кофе и закурил. — Просто великолепно!»

Теперь следовало ожидать появление компромата. Император ведь, и в самом деле, пьет беспробудно, и по женской части весьма несдержан и неразборчив. Найдутся изнасилованные девицы и плачущие матроны с бастардами на руках. Всплывут финансовые и политические махинации деятелей из ближайшего окружения, начнется тотальный прессинг справа и слева на коалицию и правительство Лаговского, и все это будет происходить в условиях политического недоразумения, когда страна полагает, что все еще живет при абсолютной монархии, а политики думают, что монархия у них уже лет десять как конституционная, вот только конституцию принять не успели…

На этот раз она проснулась сама. Выспалась. Отдохнула. И открыла глаза с улыбкой на губах, чего не случалось с ней едва ли не с дней детства. Раннего детства, если уж на то пошло.