Кондотьер - Макс Мах

«Ну, вот, собственно, и все!» — оставив портфель на столе, он взял первую стопку папок и отнес к разожженному камину.

— Как не было! — Бумаги полетели в огонь, а он пошел обратно, за второй партией.

Генрих вышел из кабинета ближе к вечеру. Посмотрел хмуро на включенный телевизор, вздохнул, словно бы в ответ на какую-то не высказанную вслух мысль.

— Что говорят?

— Говорят, князь Збаражский один раз уже пробовал захватить власть.

— Серьезно? — поднял бровь Генрих, но даже не попытался сделать так, чтобы «удивление» это выглядело искренним. — Кто говорит?

— Секретарь премьер-министра Никифоров.

— Да? — Генрих налил себе полный стакан коньяка, отпил чуть-чуть, повернулся к Натали. — Что же он говорит?

Натали встала из кресла, она сидела там уже часа полтора или два, чувствуя, как исчезает в никуда ее прошлое, но не зная, что готовит переменчивое будущее. Качнулась на каблуках, как если бы не была уверена в том, что делает, однако, на самом деле, все уже решилось, и колебаться было поздно, да и не к чему. Подошла к Генриху вплотную, мимолетно пожалев, что вымахала такой дылдой. Так хотелось прижаться к его груди, но не судьба.

— Он сказал, это случилось в 1939 году.

— Ивану было двадцать девять лет, — тихо сказал Генрих, не поднимая глаз от стакана с коньяком, — и его только что произвели в генералы.

— Генерал-майор в двадцать девять лет… — Натали хотелось, чтобы он поднял взгляд, посмотрел ей в глаза.

— Бой у Джунгарских ворот, — Генрих выпил еще немного. — Иван повел полк в штыковую атаку. Китайцы дрогнули и побежали.

— А где был ты? — ей очень хотелось, чтобы он обнял ее, поцеловал, но, похоже, момент для своих желаний она выбрала неподходящий.

— В десяти километрах к югу, у озера Эби-Нур… Иван, собственно, прорывался ко мне, и, когда китайцы побежали… В общем, он успел вовремя. Князь ответил на обвинения? Сделал заявление для прессы? Он вообще говорит что-нибудь или на виолончели пиликает? — в голосе звучало раздражение, но не злоба. Возможно, отзвук недавнего гнева, но ненависти Натали в нем не услышала.

— Обещает сделать заявление в одиннадцать часов вечера, — сказала она, пытаясь понять, о чем, собственно, они говорят. — Князь созывает пресс-конференцию в здании Северо-Западного вокзала.

— На вокзале, значит…

И в этот момент в дверь постучали.

Натали взглянула на отошедшего от нее Генриха, но тот только пожал плечами. Был не в настроении, по всей видимости.

— Войдите! — разрешила она.

— Добрый вечер, командир! — Людвиг выглядел так, словно только что из парикмахерской. И, заодно, из магазина. Одет безукоризненно, бодр и подтянут, чисто выбрит и тщательно причесан. — Добрый вечер, Наталья Викторовна!

— Добрый вечер, Людвиг! — улыбнулась она, вспомнив давешний разговор в ванной. — После того, что между нами было, вы можете обращаться ко мне по имени.

— А что было то? — ухмыльнулся Людвиг. — Пардон, мадемуазель! Груб, неотесан! — милая улыбка. — Командир, мне тут передали с оказией… Иван Константинович предполагает отбыть сегодня ночью в Новогрудок. Приглашает присоединиться.

— Хочет, чтобы я появился на пресс-конференции?

— Полагает это желательным.

— Нам тут сколько ехать?

— Час, никак не меньше.

— А на чем он, к слову, ехать собрался? Купил билеты на «Норд-Экспресс»?

— Граф Витгенштейн предоставил в распоряжение князя свой личный поезд.

— Это который из Витгенштейнов?

— Из тех, что Радзивиллы.

— Значит, поляки уже за него?

— Не все.

— А все ему и не нужны… — Натали никак не могла понять, что происходит с Генрихом. Таким она его еще не видела, и не знала, как с ним теперь себя вести. — Ладно, готовь машины и людей, — он взглянул на каминные часы и кивнул, как бы соглашаясь с принятым решением. — Через два часа выезжаем.

— Так точно, командир! Через два часа.

Дверь закрылась, и они остались вдвоем.

— Извини, — сказал после затянувшейся паузы Генрих. — Ты ни причем. Это я просто… Впрочем, неважно. Иди, переоденься. Одень все самое лучшее! Сегодня вечером ты должна выглядеть ослепительно!

— Это навряд ли, — Натали не любила, когда люди путают свои фантазии с реальностью. Он мог видеть ее такой, какой хотел, но чужие глаза не обманешь.

— Дура! — прозвучало резко, будто пощечину влепил. — Выпей вот! — подошел, сунул в руку свой стакан. — Пей!

— Что?

— Пей, говорю!

— Я… — она буквально обомлела от этой солдафонской выходки. Таким Генриха она еще не видела.

— Ты молодая, красивая женщина! — голос Генриха звучал жестко, жестоко, но это уже был не «сапог», а боевой офицер. — Повтори!

— Я…

— Громче!

— Генрих! Я…

— Повторяй! — приказал он. Таким голосом, с этой интонацией поднимают, верно, солдат в штыки.

— Я молодая, красивая женщина…

— Наташа, — вздохнул он с сожалением, — ты же убийца, террористка! Хладнокровная и жестокая, как подколодная змея! Ты же кучу народа положила. Сама под пулями была… Напугай меня, ну!

— Я молодая, красивая женщина.

— Не верю! — он снова говорил этим своим ужасным голосом. — Ты знаешь, кто такие были бароны фон Цеге? Я тут заглянул в одну книжку…

«В книжку? — вскинулась мысленно Натали. — Так вы, сударь, еще и книжки читаете? И где только время на всякую ерунду находите?»

— Там пишут ужасные вещи про твоих предков, шер ами, — голос, словно бы смягчился, но легче не стало. — Просто ужас какой-то! Там был такой Иоган Никлас… в шестнадцатом веке, кажется, жил в Гетеборге, так он, милая моя, за косой взгляд мог зарезать. А ты можешь?

— Могу! — что-то поднялось в груди, что-то горькое. — Ты просто не знаешь, я…

…Милая, Кити! Бедная, бедная, Кити! У тебя теперь тоже нету папы!

— А как же я узнаю, — перебил он ее, — если ведешь себя, как последняя тля! Можешь убить? Я хочу это услышать, ну!

— Еще раз поднимешь на меня голос, убью! — сказала она, чувствуя, как гнев леденит кровь. Ее гнев всегда был холодный, как полярная стужа. Она не кипела, она застывала.

— Возможно, — кивнул он и замолчал, глядя на нее с выражением ожидания.

«Я просто…»

…Пауза затягивалась. Проклятый Кейн стоял, как вкопанный и ощупывал грудь. Под затянутой в перчаточную кожу рукой ткань пальто быстро намокала, и темное пятно растекалось книзу…

«Я не выстрелила. Отчего? А он…»

— И как вы это видите?

— Я вижу рядом с собой элегантную молодую женщину с мрачным выражением лица, опасным взглядом и повадками наемного убийцы…

«Этого ты ждешь? Этого?»

— О, да, милая! Вы одеты с большим вкусом, но я не о тряпках. Я о мужчине!

Натали непроизвольно обернулась на отставшего на несколько шагов Генриха и их взгляды встретились.

«Черт!» — она отвернулась, но только за тем, чтобы увидеть в зеркале свое отражение.

Образ получился ровно таким, какой пригрезился накануне, когда Генрих рассуждал под водочку о красивых и опасных женщинах…

«Я такая? А он? Каков он?»

— Смотрю я, Тата, ничего в этом мире не меняется. И в подполье, как в подполье: на одного порядочного человека — трое выблядков.

— Ты прав, — согласилась она, принимая его видение. — Я молода и красива, и я… Да, Генрих, я ослепительна!

— Ну, вот! — трудно сказать, что он имел в виду, говоря эти слова. Но он их сказал, а она услышала. — Так-то лучше! И ведь это мы еще не обсудили знатность твоего рода.

— Не надо, — холодно усмехнулась она, — это я и сама знаю.

«Так отчего же пошла в анархистки? Не от ума, наверное, как князь Кропоткин, но все равно пошла, ушла… И вот что вышло…»

— Ну, вот такой ты сегодня и будешь! — одобрительно кивнул Генрих, рассматривавший ее сузившимися от интереса глазами. — Выпей, и иди одеваться!

— Мы едем в Новогрудок? — спросила она, выпив коньяк залпом, как пила в детстве парное молоко.

— Непременно!

— А пистолет брать? — глупый вопрос, и, задав его, Натали тут же пожалела, что выставляет себя полной дурой. И даже не дурой, а дурочкой…

«Ну, какой пистолет, прости господи!»

Однако Генрих ее снова удивил.

— Обязательно возьми, — сказал он, кивая в такт своим мыслям, — и не один, а два. Ты же помнишь анекдот Бекмуратова? Вот это им и покажи! Сможешь?

— Смогу! — уверенность пришла само собой, разом вытеснив сомнения, искушавшие Натали всего мгновение назад.

— Смогу! — твердо повторила она и, поставив стакан на полку камина, пошла одеваться к вечеру, сразу же забыв — как отрезало! — о странной сцене, произошедшей только что между нею и Генрихом, и начав лихорадочно перебирать в уме предметы своего небогатого гардероба, пытаясь слепить из них нетривиальный образ баронессы Цеге фон Мантейфель — любовницы господина Люцифера.