Паутина - Весела Костадинова

Человек может жить с глубокой внутренней болью, с травмой, вытесненной настолько далеко, что она становится частью его сущности. И он даже не поймёт, что причина его проблем — именно она.

Он остановился и посмотрел прямо на меня.

— Но есть одно, что стоит выше всего этого. Страх.

Он дал мне секунду, чтобы переварить его слова.

— Страх, Лиана, — его голос стал низким, гипнотически ровным, — наш самый худший враг. Самый опасный. Он не просто пугает, — продолжил Максимилиан. — Он парализует. Он замедляет реакции, тормозит решения. Он заставляет сомневаться в каждом шаге, в каждом слове. Он убеждает нас, что нам некуда идти, что выхода нет. Он подменяет реальность, делает её узкой, как горлышко бутылки, не оставляя выбора. Он вцепляется в нас стальными когтями, — его голос стал почти шёпотом, но от этого ещё более пронизывающим. — Он становится нашим хозяином и не дает идти дальше. Да я думаю, ты и сама это все прекрасно знаешь.

— Я… я боялась сегодня выйти на улицу, — внезапно призналась я ему.

— Догадываюсь, — вздохнул он, и я почувствовала, что он слегка сдерживает себя.

— Почему… вы снизили цену, Максимилиан?

— Потому что могу себе это позволить, Лиана. — признался он. — Да, чтобы создать все это, чтобы оказывать помощь, содержать Центр — мне приходится брать свою цену. И люди готовы платить ее, потому что мы — помогаем. Но это не значит, что цель — только выгода. Ты видела здесь людей в одежде разных цветов, не так ли? Так вот, белые — это дипломированные врачи, преданные своему делу, гости, те кто приезжают на краткосрочные программы — пять- семь дней, могут ходит как им удобно, но носят зеленые шарфы. Те, кто уже переодет в зеленые футболки — наши гости не первый раз, они проходят более глубокие программы по восстановлению. А голубые — это волонтеры Центра. И ты видишь — их много. Это люди, Лиана, которые сами были гостями, сами нуждались в помощи, кто-то находился на грани, но им помогли. Сейчас они помогают нам. Кто-то работает здесь постоянно, кто-то — приходит на несколько часов. Конечно, среди наших клиентов есть и весьма состоятельные люди, и большая часть финансирования идет именно от них. Но мы не отказываем в помощи и тем, кто не может платить указанные суммы.

— Мне тоже предлагаете стать волонтером? — усмехнулась я, где-то в глубине души думая, что может не так это и плохо — помогать другим.

— Нет, — вздохнул он. — Если только сама захочешь. Хотя, — он снова позволил себе улыбку, — среди наших волонтеров есть и весьма статусные люди. Но твоя мама…. Ну скажу честно — зацепила мой научный интерес, прости за цинизм.

Его лицо оставалось спокойным, но я заметила, как он потер ремешок часов — его личная, едва заметная привычка, которая выдаёт моменты, когда он говорит о чём-то действительно важном.

А еще… она моей маме помогла. Там, где я… не смог. Она стала моей маме подругой, а это дорогого стоит….

— Ваша мама…. Наталья…. Она сказала… что вы…. Простите, это не мое дело…

— Да, Лиана, — ответил он, — я потерял дочь. Наука не всесильна…. Она родилась с пороком сердца… увы…

— Простите… мне жаль…. — я осеклась, понимая, что все это — лишь пустые слова, которые не помогли даже мне самой.

Максимилиан внезапно задел меня за руку. Очень деликатно и осторожно. И так же быстро отпустил, не желая вызывать даже легкого дискомфорта.

— Ты ела сегодня? — внезапно улыбнувшись, спросил он.

— Нет… — я и вчера почти не ела.

— Пойдем, позавтракаем. У нас хорошая сбалансированная кухня, Лиана. А потом пойдем к твоей маме. Сделай мне одолжение — я тоже не ел с утра.

Странно, но впервые я вдруг ощутила жгучий голод внутри.

20

Вернувшись домой вечером, я села за рабочий стол отца, стараясь осознать и проанализировать все, что увидела в Центре. Но ни мой разум, ни мое состояние не могли опровергнуть того факта, что маме стало лучше. Я закрывала глаза и все время видела ее — ухоженную, спокойную, все такую же отстраненную и не узнающую меня, но…. она ела сама! Когда молодая девушка в голубой форме принесла ей обед, я хотела сама поухаживать за ней, но она взяла ложку и раз за разом сама подносила ее ко рту.

То, чего мы не смогли добиться за месяц, в Центре смогли сделать за неделю.

Макс деликатно оставил меня наедине с мамой, не желая вмешиваться в наш диалог, не желая становиться невольным свидетелем самого личного, что только может быть в жизни — общения матери и дочери. Я обнимала ее, гладила по волосам, чувствуя, как в глубине души вспыхивают первые, очень робкие, очень неуверенные лучики надежды. Пусть хотя бы так, но мама возвращалась к жизни.

Возвращалась ко мне.

Вечером Макс не просто лично проводил меня из Центра, хоть на его лице и явственно читалась усталость, он предложил довести меня до дома на моей машине, а после уехать на такси к себе. Но это было лишним — мне не хотелось доставлять ему еще больших хлопот, чем уже были. Я не боялась его, нет, напротив, в его присутствии все чаще чувствовала себя спокойно и даже безопасно, если о какой-то безопасности вообще возможно думать в моей ситуации.

— Лиана, — он посадил меня в машину, но закрывать двери не спешил, — завтра…. Мама завтра уедет на несколько дней….

— Не волнуйтесь, — перебила я его, — я справлюсь. Во вторник выписывают бабушку, — я вздохнула, — надо… подумать, что сказать ей…. О маме.

— Ты пока не рассказала? — внимательно посмотрел на меня Макс.

Я отрицательно покачала головой.

— Не знаю, как….

— Правдиво, Лиана, — вздохнул он. — Расскажи, как есть. Мы ведь и перед твоей бабушкой двери не закроем, — он потер рукой нос.

— А об остальном как скажу? — опустила я голову. — Ее это убьет….

Он ничего на это не ответил, только снова вздохнул.

— Ладно, езжай. Уже поздно. И…. осторожнее…. На дорогах.

У меня от его слов дрожь по спине прошла, но потом я сообразила, о чем он говорит.

— Буду. Спасибо, Максимилиан, спасибо вам за все.

Он грустно улыбнулся.

— Продолжаешь меня на "вы" звать? Чувствую себя…. старым дедом…. — синие глаза с легкой насмешкой глянули на меня.

— Простите… — я смутилась, — прости… А… — щеки внезапно покраснели…. — сколько вам… тебе…

Он засмеялся.

— 36, Лиана. Мне 36 лет.

Всего на год старше…. — острой стрелой пронзила меня мысль, заставив поморщиться от боли в затылке. Я даже