Дом напротив - Алекс Хариди

вместо сообщения о его смерти здесь напечатаны статьи и заметки, которые и гроша ломаного не стоят? Спрашивается, в чём назначение газеты? Писать о важных вещах. Получается, кто-то в этой дурацкой газетёнке решил, что Джонатан не был важным, и вот на этого-то человека Джоэль и злился.

Но потом он вспомнил слова старика о том, будто бы здесь что-то есть о Джонатане. Что же конкретно он говорил… «Листай с конца» – вот его совет, но Джоэль и так уже всё пролистал.

И что старик имел в виду? Что Джоэль должен листать, начиная с последнего номера или с конца газеты?

Он схватил наудачу одну из газет и открыл последнюю страницу. И увидел.

* * *

По дороге в раздевалку Джоэль пытался придумать причину, по которой он пропустил уроки музыки и биологии. Проблемы с этим не возникло: он решил сказать, будто у него скрутило живот, он пошёл к школьной медсестре, но не нашёл её и заснул в комнате отдыха.

Такая ложь могла прокатить без риска, что учителя начнут задавать ненужные вопросы. Хотя у Калле, например, не прокатило бы. Но Калле не Джоэль. Все считали, что Джоэлю можно верить.

Он никого не встретил по дороге, а когда дошёл до лестницы, то увидел, что на часах уже полпятого. Он открыл дверь и бегом пересёк школьный двор, чтобы никто из учителей не успел заметить его из окон. Оказавшись вне зоны видимости, он присел за трансформаторной будкой.

Из заднего кармана джинсов Джоэль достал обрывок газетной страницы. Он прочёл его уже по меньшей мере раз двадцать, но хотел прочесть ещё.

Это была не статья. И даже не заметка. Это было объявление.

Джонатан Андерссон

11.03.79–19.10.92

Бесконечно скорбим.

Торбьёрн, Элизабет

и Хенрик.

Глаза

В этот раз Джоэль не колебался ни секунды; дверь была не заперта, и он вошёл. На нижнем этаже женщины не оказалось. Он поднялся по лестнице, остановился на последней ступеньке и посмотрел на закрытые двери, выходившие в коридор. Он бы позвал её, если бы только знал, как её зовут. Тут Джоэль понял, что как раз это он знает. Её имя стояло на смятом клочке газеты, торчащем из заднего кармана его джинсов.

Бесконечно скорбим.

– Элизабет? – громко сказал Джоэль и подождал.

Двери оставались закрытыми, и он подумал, что, может быть, это вовсе и не её имя, но так как других вариантов у него не было, то он опять позвал, постучав в первую попавшуюся дверь:

– Элизабет!

Один голос в голове подсказывал ему, что если бы она хотела его видеть, то вышла бы к нему навстречу; другой нашёптывал, что он не может знать, о чём она думает, и если она до сих пор не попросила его оставить её в покое, то пусть пеняет на себя.

«Или, может, ты не хочешь знать, почему Джонатан покончил с собой?» – ехидно поинтересовался второй голос.

Конечно же, Джоэль хотел это знать. Он собирался написать об этом в своём сочинении, выиграть конкурс и стать лучшим тринадцатилетним писателем Швеции.

Потом он вспомнил о Ричарде Чейзе, который полагал, что людей можно убивать только за то, что они не закрыли за собой входную дверь, и на мгновение задумался, какая была сейчас разница между ним и Чейзом.

В конце концов Джоэль отбросил эту мысль – он здесь не для того, чтобы убивать, а для того, чтобы навестить, разница, как говорится, налицо, – и он открыл дверь.

Комната была пуста.

Это во-первых. А во-вторых, это была ванная комната, и Джоэль почувствовал себя полным идиотом; он ведь уже бывал здесь раньше.

Он уселся на сиденье унитаза и попытался собраться с мыслями. «Идиот, идиот, идиот», – твердил себе под нос Джоэль и вдруг встретился взглядом со своим отражением в зеркале. Он не узнал себя. Взгляд стал старше, и он спросил себя, когда глаза у него успели так измениться.

Рядом с зеркалом из стены торчала какая-то ручка. Джоэль потянул её. Открылся шкафчик, забитый баночками с белыми этикетками.

Крышка на одной из них была криво завёрнута. Джоэль взял баночку и прочёл, что стояло на этикетке.