Удача колес (Колеса удачи) - Робин Хобб

— взревел Вандиен голосом, настолько непохожим на его обычный тон, что Сигурд дернулся в упряжи вбок, а Ки отпрянула от взрыва у своего уха. Она уставилась на него в изумлении. — А теперь, — хрипло продолжил он, — я не хочу, чтобы кто-нибудь из вас говорил друг другу хоть слово до конца дня. Или друг о друге, — добавил он, когда Козел открыл рот, чтобы заговорить.

Козел закрыл рот. Мгновение спустя он открыл его, чтобы пожаловаться:

— Но это будет скучно!

Ки тронула упряжку, и Козел, покачнувшись, уселся на свое сиденье.

— Мирно — это то слово, которое ты ищешь, — проинформировала она его. — Скучно — это идти за фургоном в лошадиной пыли.

Он замолчал, но его желтые глаза наполнились слезами упрека. Повозка покатила дальше, тишина, которую она несла, становилась гуще и жестче с каждым шагом лошадей. Ки, слыша приглушенные рыдания Уиллоу в кабинке, могла представить, как она прислонилась к дощатой стене, прислушиваясь, чтобы убедиться, что о ней не скажут ничего плохого. Ки украдкой взглянула на Вандиена, увидела, что в его темных глазах отражается ее собственная неловкость. Щенки, подумала она. Одна выйдет замуж, другой пойдет в ученики, но, в конце концов, не более чем щенки. Она не могла этого вынести.

— Вандиен, — рискнула она нарушить удушающую тишину. — Чем закончилась эта история?

— Что? — спросил он в замешательстве.

— Горшочек варенья и птица жизни. Ты начал рассказывать ее мне в гостинице той ночью и так и не закончил.

Легкая улыбка тронула его губы, когда он вспомнил, что прервало рассказ.

— Я не помню, где я остановился.

— Я тоже. — Ки не смотрела на него. — Просто начни сначала.

— Очень хорошо, — Вандиен кивнул, внезапно поняв ее намерения. Потянувшись к своему горлу, он снял с шеи петлю из потертого зеленого шнурка. Он надел его на пальцы, готовясь по ходу речи сплетать историю-символы своего народа. — Он почти износился, — тихо сказал он.

Ки отвела взгляд от дороги, чтобы посмотреть на тонкую нить.

— Думаю, тебе придется еще раз съездить домой за новой, — осторожно предположила она. Из своих нечастых поездок навестить семью он всегда возвращался с новым сюжетом. И все же из всех историй, которые он рассказывал Ки, очень немногие были о его народе или о том, что он делал, когда приезжал домой.

Вандиен молчал, наматывая тонкую бечевку на пальцы. Его руки двигались, накручивая и закручивая нить в знакомые символы своего имени. Он посмотрел на сделанные им две паутины, по одной на каждой руке, соединенные между собой. Он внезапно вздохнул.

— Нет, — внезапно решил он. — Я думаю, мне лучше просто найти что-нибудь другое для использования. Правда, трудно найти подходящую бечевку. Она должна быть жесткой, но гибкой и немного эластичной. Она не может быть слишком толстой…

— А как насчет горшочка с вареньем и птицы жизни? — внезапно перебил Козел.

Вандиен освободил руку от бечевки, пригладив усы, чтобы скрыть улыбку. Ки знала, что внимание мальчика ему приятно. “Почти лучше, чем монеты, — однажды сказал ей Вандиен, — это когда ты рассказываешь историю, и никто даже не чихает”.

— Горшочек с вареньем и птица жизни. — Вандиен официально объявил историю. Нитка приподнялась, сделала петлю и упала на его пальцы в замысловатую звезду — начало истории. — Жил-был богатый фермер, у которого на многих акрах прекрасной земли на берегу коричневой реки росли посевы. Пока он был жив и здоров, вся его семья жила очень богато, но однажды фермер почувствовал, что пришло его время умирать. Так он призвал к себе всех своих сыновей и дочерей, и их было столько, сколько пурпурно-белой репы в хорошем саду, ибо этот фермер энергично пахал и сеял все свои годы.

Позади них дверь кают-компании приоткрылась. Уиллоу, очень розовая по сравнению со своими разноцветнымих глазами, выглянула наружу.

— Я хотела посмотреть картинки, — хрипло оправдалась она.

— Конечно, — Вандиен приоткрыл дверь еще шире, повернулся боком и прижался спиной к косяку так, чтобы его руки были видны не только Козлу, но и Уиллоу. — Что ж, поскольку каждый сын или дочь появлялись перед стариком, он щедро раздавал каждому в соответствии с интересами ребенка. Одному сыну, который пас свиней в дождь и холод, он подарил стадо жирных свиней. Дочери, которая подрезала и подвязывала виноград даже в палящий солнечный день, он подарил виноградник на склоне холма. Дочери, которая готовила жирную рыбу к его столу, он подарил ловушку для рыбы в реке. И так далее, пока все не было роздано, и старый фермер не подумал, что может умереть спокойно. Но как раз в тот момент, когда он лег на свою пухлую перину и приготовился испустить свой последний вздох, к нему подошла его младшая дочь. Он совсем забыл о ней, потому что весь день она была там, где обычно проводила свои дни — в лесу, собирая то, что не сеяла, пожиная то, что не сажала. У нее в руке была корзинка с лесными ягодами, а губы покраснели от сока. Старый фермер посмотрел на нее. Он не любил ее так сильно, как любил других своих детей, потому что не мог понять того, кто не сажал семя и не ухаживал за ним. Но он мог видеть, что она все еще была его настоящей дочерью, и из-за этого он был должен ей кое-какие гроши, чтобы сохранить ей жизнь. Ее глаза, зеленые, как мох под старыми дубами, покраснели там, где она плакала, а волосы, гладкие и каштановые, как осенние желуди, растрепались по плечам в том месте, где она вцеплялась в них ногтями, скорбя о его смерти. Дочь, — сказал он, — у меня мало что осталось, чтобы дать тебе.

Отец, — сказала она, — для меня это мало что значит, и я скажу тебе, что с радостью отказалась бы от всего, что ты мне подаришь, если бы это дало тебе еще один день жизни.

Тогда ее отцу стало стыдно, потому что, по правде говоря, все, что у него было для девочки, — это маленький горшочек варенья. И от него не было проку, потому что варенье было кислым и полным косточек, а горлышко в горшочке было такое длинное и узкое, что в него не пролезла бы ни одна ложка, даже если бы варенье