Наставник. Учитель Цесаревича Алексея Романова. Дневники и воспоминания Чарльза Гиббса - Френсис Уэлч

напоминал тебя. А дитя мое, я горжусь тобой. Да, трудный урок, тяжелая школа страданья, но ты прекрасно прошла через экзамен. Благодарим тебя за все, что ты за нас говорила, что защищала нас и что все за нас и за Россию перенесла и перестрадала. Господь один может воздать… Наши души еще ближе теперь, я чувствую твою близость, когда мы читаем Библию, Иисуса Сираха и т. д… Дети тоже всегда находят подходящие места — я так довольна их думами. Надеюсь, Господь благословит мои уроки с Беби — почва богатая — стараюсь, как умею — вся жизнь моя в нем. Ты всегда со мной, никогда не снимаю твое кольцо, ночью надеваю на браслет, так как оно мне велико — и ношу всегда твой браслет…

Тяжело быть отрезанной от дорогих после того, что привыкла знать каждую мысль. Благодарю за всю твою любовь, как хотела бы быть вместе, но Бог лучше знает. Учиться теперь не иметь никаких личных желаний. Господь милосерд и не оставит тех, кто на Него уповает…

Какая я стала старая, но чувствую себя матерью страны и страдаю, как за своего ребенка, и люблю мою Родину, несмотря на все ужасы теперь и все согрешения. Ты знаешь, что нельзя вырвать любовь из моего сердца и Россию тоже, несмотря на черную неблагодарность к Государю, которая разрывает мое сердце, — ведь это не вся страна. Болезнь, после которой она окрепнет. Господь, смилуйся и спаси Россию!..» (Рассулин Ю. Ю. Верная Богу, Царю и Отечеству. СПб., 2005. С. 211–212).

Вдали от городов, где жизнь проходила под лозунгом «Устраивайте вашу жизнь в полной свободе», бывший Император и его дочери, находясь под арестом, гуляли по пустому двору. Алексей Николаевич, милосердно избавленный от боли, ходил на лыжах или играл, собирая старые гвозди и куски веревок. Солдаты охраны из 2-го полка — редко из 1-го или 4-го[149] — иногда грубо вмешивались, а Никольский, непоколебимый, как скала, осматривал все вокруг, выискивая, к чему бы придраться. Однажды, когда для бывшего Императора прибыл из Петрограда ящик вина, посланный с разрешения Керенского, Никольский выбросил его нераспечатанным в реку[150]. Другой ящик был пронесен незаметно. Подозрительный Никольский осмотрел весь дом, комнату за комнатой, но он не знал, что бутылки спрятали в корзину, а человек, несший ее, следовал за солдатами, немного от них отставая. Таким образом, Николай Александрович мог по-прежнему выпивать по бокалу вина за ланчем и обедом, однако запасы были довольно скудны, поэтому вино держали только для него.

В конце года, когда город был зажат в плотных тисках зимы, семье пришлось придумать какое-нибудь развлечение, чтобы коротать холодные вечера. Днем было проще. Тогда все могли убедить себя в том, что им следует придерживаться заведенного распорядка. У Великих Княжон и Алексея Николаевича уроки шли по три или четыре часа в день. Великая Княжна Ольга, слишком взрослая для школы, страдала от скуки больше остальных, поэтому она начала учить свою сестру Татьяну немецкому языку. Члены семьи могли совершать длительные прогулки, которые состояли в неизменном топтании на одном и том же участке снега. Николай Александрович, полный решимости использовать любую возможность для занятия физическим трудом, построил платформу на крыше теплицы. Другие мужчины помогли ему сделать к ней ступеньки. Императору, который больше всего страдал от жизни взаперти, понравилось сидеть там. Часто в середине дня Алексей Николаевич просил сыграть с ним в одну из своих любимых карточных игр «Тише едешь, дальше будешь», в которую играл, как правило, вместе с Жильяром или с Гиббсом против князя Долгорукова и мадмуазель Шнейдер. В конце почти каждой игры мадмуазель Шнейдер, относившаяся к этому слишком серьезно, клялась, что это — в последний раз. Алексей Николаевич не любил проигрывать. Он становился очень молчаливым и, когда началась следующая партия, начинал играть со сосредоточенным рвением.

В таких заботах проходил день. Но вечером всегда хотелось заняться чем-то еще. После обеда семья собиралась в большой комнате внизу, единственной по-настоящему уютной комнате в доме. Часто Николай Александрович читал вслух. Александра Федоровна играла несколько партий в безик с генералом Татищевым или занималась шитьем. Великие Княжны склонялись над своим рукоделием. Было довольно скучно, но Гиббс предложил другой способ заполнить вечерние часы. Почему бы не играть пьесы по воскресеньям вечером и не репетировать их в течение недели? Здесь он снова мог быть актером — стремление, которое он так и не утратил, — и к тому же еще и постановщиком. Среди его книг оказался сборник коротких английских сценок. Жильяр добавил несколько таких же сценок на французском. В качестве премьеры[151] была исполнена одноактная пьеса Антона Чехова «Медведь», фарс (российская версия французского «водевиля»). Около тридцати лет назад этот спектакль с успехом шел в Москве и Санкт-Петербурге. В пьесе три действующих лица — «вдовушка с ямочками на щеках, помещица», «нестарый помещик» и «лакей Поповой, старик». Попова, вдова, в течение семи месяцев в глубоком трауре, скорбит по умершему мужу, как Оливия, героиня пьесы Шекспира, после смерти брата. Ее муж был должен деньги Смирнову, который сердито требует выплаты долга. Находясь, как она говорит, «не в настроении», она отказывается выплатить долг до приезда «приказчика». Смирнов выходит из себя. Сначала он исполняет несколько гневных монологов, а затем, когда спор переходит от денег к природе женщин, произносит неистовую речь в присутствии Поповой. За этим следует шумная ссора, в которую вовлечен даже лакей. Смирнов вызывает ее стреляться. «Стреляться, вот это и есть равноправность, эмансипация! Тут оба пола равны! Подстрелю ее из принципа!» Совершенно естественно, эта последняя сцена, полная фарса, заканчивается длительным поцелуем. Спектакль прошел с аншлагом в переполненной комнате в доме губернатора, с Николаем Александровичем, сумевшим достоверно передать гнев Смирнова (единственная роль, которую он сыграл), Ольгой Николаевной в роли Поповой и Марией Николаевной на замену.

Другие пьесы, для которых Николай Александрович и Александра Федоровна делали настоящие программки, были не такими блестящими. В репертуаре Гиббса нашлось несколько фарсовых сценок, одной из которых была «The Crystal Gazer» («Гадальщица на магическом кристалле» — англ.) Леопольда Монтегю[152] (конец 1890-х годов). По вине нерадивых работников мнимая гадалка перепутала своих клиентов. Отсюда — комедия с множеством недоразумений о потерянной возлюбленной, которая на самом деле оказалась потерявшейся собакой. «Дело в том, — надменно говорит гадалка, — что я приняла Вас за другого человека. Если Вы настаиваете на визите без предварительной записи, я не в ответе за то, что Вам досталось чужое видение». И так далее.