Наивный и сентиментальный писатель - Орхан Памук

Хоми Баба[25] позвонил мне из Кембриджа, штат Массачусетс, и любезно осведомился, не хотел бы я стать нортоновским лектором, то есть прочитать курс лекций на кафедре поэзии имени Чарльза Элиота Нортона[26] в Гарвардском университете. Через десять дней, когда мы встретились в Нью-Йорке, чтобы за обедом обсудить подробности, общая идея этой книги, пусть и не отдельных ее глав, уже сложилась в моей голове. Я знал, с какими чувствами приступаю к работе над ней; знал также, с какой целью я это делаю.

Немного о чувствах. Двумя месяцами ранее я опубликовал в Стамбуле «Музей Невинности» – роман, замысел которого вызревал у меня десять лет и который я писал четыре года. После стольких своих неприятностей, связанных с политикой, я был очень доволен тем, как книгу приняли турецкие читатели. «Музей Невинности» был отчасти похож на мой первый роман «Джевдет-бей и сыновья» – не только тем, что персонажи двух книг принадлежат к одному социальному кругу, но и тем, что я снова обратился к форме традиционного романа, или «романа XIX века». Словно за тридцать пять лет писательской карьеры я совершил большое путешествие, останавливаясь на непохожих друг на друга удивительных станциях, и в конце концов, описав огромный круг, вернулся туда, откуда отправился в путь.

Однако, как все мы знаем, вернуться в исходную точку невозможно. Так что на самом деле моя писательская карьера не описала круг, а сделала первый виток спирали. В голове у меня уже сложилась картина этого длинного литературного путешествия, и мне хотелось поговорить о нем, словно путнику, который вернулся из одного странствия и предвкушает новое.

Теперь о моей цели. Я не собирался писать строгое теоретическое исследование; мне хотелось рассказать о своем личном опыте, о путешествии по миру романа и об остановках на нем, о том, чему меня научил роман в формальном и творческом смысле, о границах этого жанра, о моих попытках противоборства с ним и о том, как сильно я к нему привязан. С другой стороны, лекции, как мне представлялось, не должны были свестись к моим личным воспоминаниям или рассказу о моем развитии как писателя – нет, они должны были стать своего рода эссе, размышлением об искусстве романа. Эта книга – единое целое, включающее в себя все, что я знаю о романе и все самое важное, чему я научился. Как видно из ее размера, она, конечно, не является историей романа как жанра. Чтобы понять искусство романа, я время от времени обращался к его истории, но в первую очередь меня интересовало воздействие, которое оказывают на нас романы, а также вопрос о том, как работают и как пишут их авторы. Мой читательский опыт неотделим от моего опыта как писателя. Для того чтобы понять, что такое роман, нужно читать лучшие, величайшие образцы жанра и, разумеется, пытаться самому написать нечто подобное. Иногда мне кажется, что Ницше был прав, когда сказал, что прежде, чем обсуждать искусство, следует попробовать самому создать произведение искусства.

Мне кажется, что я больше интересуюсь теорией литературы, чем другие писатели, с которыми знаком или дружу. (Этот интерес пригодился, когда я в пятьдесят с лишним лет начал преподавать в Колумбийском университете.) Эта книга, однако, писалась не для того, чтобы обсудить, осудить или оспорить какую-либо теорию; мне просто хотелось рассказать о своем личном опыте.

Мои взгляды на жизнь весьма близки моему нынешнему пониманию романа. Когда я, будучи двадцати двух лет от роду, однажды внезапно заявил своим родным и знакомым, что больше не планирую быть художником, а стану писателем, и принялся усердно трудиться над своим первым романом «Джевдет-бей и сыновья», все (возможно, желая уберечь меня от ужасной судьбы – посвятить всю жизнь литературе в стране, где так мало читателей) твердили мне: «В двадцать два года, Орхан, человек не знает жизни! Подожди, пока станешь постарше и лучше узнаешь людей и мир, тогда и напишешь свою книгу!» (Они думали, что я собираюсь написать только один роман.) Я ужасно злился, когда это слышал, и мне хотелось сказать им всем, что романы пишут не потому, что знают жизнь, а потому, что знакомы с другими романами и с теорией литературы и хотят создавать свои книги – не хуже тех, что уже написаны.

Сегодня, тридцать пять лет спустя, я чувствую, что в чем-то взгляды моих заботливых близких были правильными. Вот уже десять лет, как я пишу, чтобы иметь возможность поделиться тем, что видел в жизни, и своим восприятием мира и города, в котором живу. В этой книге я тоже в первую очередь говорил о своем опыте, а не пересказывал мнения теоретиков литературы, но во многих местах делал это, ссылаясь на чужие, хорошо известные тексты и наблюдения, чтобы получились не мемуары, а рассуждение, следующее определенной логике.

Конечно, мои комментарии не ограничены моими нынешними взглядами на искусство романа. В этих лекциях я изложил не только то, что думал об этом искусстве, когда писал «Музей Невинности», но рассказал обо всем, чему научился, работая над каждым из своих романов.

Моя первая книга «Джевдет-бей и сыновья», которую я начал писать в 1974 году, следует традиции реалистического романа XIX века, «Будденброков» и «Анны Карениной». Затем я стал увлеченно превращать себя в модерниста и экспериментатора. В моем втором романе «Дом тишины» можно обнаружить следы влияния Фолкнера и Вирджинии Вулф, французского «нового романа» и новаторов из Латинской Америки. (В отличие от Набокова, который отрицал влияние каких бы то ни было писателей на свое творчество, я всегда несколько преувеличиваю степень постороннего влияния на себя, потому что верю, что благодаря этому могу говорить более свободно и, как в данном случае, информативно.) Свой, как это было принято раньше говорить, «собственный голос» я нашел, открывшись влиянию таких писателей, как Борхес и Кальвино. Первый пример этому – мой исторический роман «Белая крепость». В книге, которую вы держите в руках, я рассказываю обо всех этих авторах в свете собственного писательского опыта. В «Черной книге», как и в первом моем романе, много автобиографического, но отличается она тем, что, именно работая над ней, я окончательно обрел собственный голос; тогда же, должно быть, я определился с собственным пониманием сюжета, о котором рассказал в одной из этих лекций. А вниманием к вопросам визуализации текста в процессе чтения я обязан роману «Имя мне – Красный». Впрочем, я всегда был писателем, стремящимся задействовать визуальное воображение читателя, и всегда верил (несмотря на яркий обратный пример в лице Достоевского), что роман