Запад - Кэрис Дэйвис

И тут он вспомнил про спицу.

Быстрым точным движением он укорачивает и завязывает крепким узлом эластичную тетиву своего маленького пеканового лука, зубом проделывает борозду в мягкой деревянной шишечке на тупом конце длинной стальной спицы, вставляет ее в тетиву, оттягивает, стреляет и убивает толстого библиотекаря.

Довольный и немного удивленный собственной меткостью, он спешивается. Вязальная спица – вещь бесценная, и поскольку она может понадобиться ему снова, он вынимает ее из шеи мужчины, в которую та воткнулась, как в кленовый ствол; темный, словно кленовый сироп, сок, пузырясь, течет на жилетку, рубашку и брюки толстяка.

Мальчику жалко красивой жилетки того же чудесного цвета, что и его любимый цветок. Он колеблется: брать или не брать очки, которые самому ему не нужны, зрение у него чрезвычайно острое. Но он достаточно взрослый, достаточно мудрый и достаточно опытный, чтобы знать: тот факт, что вещь бесполезна для тебя, не означает, что она не окажется полезной для кого-то другого, а следовательно, она имеет цену. И даже если очки не пригодятся никому как собственно очки, стекло само по себе – вещь слишком хорошая, чтобы пройти мимо нее, так же как и тонкие изогнутые металлические проволочки, зацепленные за рыхлые уши мужчины.

Он снимает очки с человека, кладет их в карман просторного пальто Сая Беллмана, быстро вытирает спицу о рукав рубашки мертвеца, вскакивает обратно на лошадь и продолжает свой путь в направлении, которое кажется ему правильным, исходя из положения солнца, дуновения ветра и последних деталей описания мистера Холлингхерста.

Задержав дыхание, Бесс велит себе думать о чем-нибудь другом. О чем-нибудь далеком и не имеющем ничего общего с настоящим моментом и тем, что в нем происходит. Единственная ее надежда – на то, что все это скоро кончится.

Снаружи, во дворе, взревела одна из мулиц. Где-то на крыше ветер шаркнул отставшей черепицей. Позади Бесс громко тикали часы, их нижний край вдавливался ей в затылок, когда Джексон прижимал ее к стене. Она закрыла глаза.

А дальше – воспоминания мальчика.

Когда маленький деревянный городок и дорога остаются позади, он останавливается. Волнистость холмов, очертания леса, свежий запах летних трав и тучной темной земли – все это возвращается к нему из детства, сквозь время, вместе с дыханием утреннего ветерка.

«Это было моим, – думает он, выезжая из кленовой рощицы. – И вот я опять здесь. Я вернулся туда, откуда вышел и где все это случилось».

С хрюканьем и стонами Джексон стискивает в кулаке подол ее платья и бормочет: «Детка».

Потом – цокот копыт в отдалении, и, глядя между плечом и потной шеей Элмера Джексона, Бесс видит в проеме открытой двери фигуру на черной лошади, приближающуюся с запада галопом по каменистой дорожке, через выгон, фигуру с развевающимися конскими хвостиками волос, в хлопающем длинными полами коричневом пальто и раздувающейся блузке пастельных тонов, фигуру, которая представляется Бесс тем, о чем она и мечтать не смела: святой троицей ее отца, ее матери и какого-то незнакомца, которого она никогда в жизни не видела.

– Помогите!

Она лягается, кусается и царапает спину Джексона.

Какое-то время кажется, что фигура на черной лошади застыла на месте, и Джексон успевает стянуть с нее панталоны и закинуть ее ноги себе на бедра. Но вот цокот копыт становится громче, потом слышится лошадиное ржание, протяжный звук скольжения по земле, и что-то легкое, как перышко, и стремительное, пущенное сквозь прозрачный утренний воздух и сверкающее серебристым светом, вырывается из глаза Джексона прямо у нее перед носом.

Она чувствует, как Джексон отваливается от нее, оседает и падает на пол.

Изогнувшись в конвульсии всего один раз, он замирает.

На индейце, безбородом и невысоком, с узкими, слегка сутулыми плечами, были пальто ее отца и блузка ее матери. Разноцветные ленточки украшали его черные волосы, на шее висели бусы – красные, белые и синие; Бесс узнала маленький, тихо звякающий колокольчик и медный наперсток своей мамы у него на ухе.

Она судорожно вздохнула.

О господи! Сначала Элмер Джексон. Теперь индеец в одежде ее родителей.

Она дрожала, не в состоянии произнести ни слова.

Вероятно, потому что она уже два года жила с тетей Джули и давно не разговаривала с Сидни Лоттом воскресными утрами. Когда ей наконец все же удалось заговорить, речь ее звучала скорее как речь сорокапятилетней женщины, а не девочки двенадцати с половиной лет от роду.

– Благодарю вас, сэр, – сказала она, все еще задыхаясь. – Я очень признательна вам за то, что вы прибыли так вовремя.

Она не могла сказать, понимал ли он ее. Наверное, нет, поскольку стоял перед ней молча. Мальчик вспотел от быстрой езды, лицо у него лоснилось. И он не был похож ни на кого из тех, кого она видела в жизни.

Бесс расправила свою разорванную и смятую одежду. Ее колотило, и ей не хотелось спрашивать парня, почему на нем одежда ее родителей и откуда у него мамин наперсток. Не хотела она знать и как попали к нему вязальная спица ее матери и отцовская лошадь. Она не желала знать больше того, что ей сейчас было известно, потому что не верила, что он – добрый вестник.

Парень ничего не говорил.

Даже состарившись, он вспоминал иногда, как увидел вдали мужчину, который, прижав девочку к стене, терся о нее; сквозь открытую дверь тот был ясно различим, словно животное в конце тоннеля из деревьев, выхваченное из окружающей темноты лучом света.

Парень вынул из навьюченного на лошадь тюка бумаги, доверенные ему торговцем мехами, и вручил их девочке.

– О! – выдохнула Бесс.