Из новейшей истории Финляндии. Время управления Н.И. Бобрикова - Михаил Михайлович Бородкин

и энергии, — значится в одном письме к нему, — положили вы к достижению цели и к радикальному исправлению ошибки, сделанной в 1878 г., но и великое же скажут вам спасибо все истинно русские люди за совершившееся ныне историческое событие. Мы, ваши русские сослуживцы, осенили себя крестом, прочтя Царский Манифест и с чувством глубокого уважения в сердце помянули вашу трудную и плодотворную деятельность на Финляндской окраине».

«Манифест и устав произвели в Красном Селе восторженное впечатление», — писал несколько позже Н. И. Бобриков министру статс-секретарю.

В одном частном письме, содержание которого было сообщено Н. И. Бобрикову, говорилось: «Решение вопроса о воинской повинности превзошло мои ожидания; я прямо в восторге и есть от чего: с одного взмаха финского войска не существует и вообще политическая, принципиальная сторона вопроса решена в пользу русского дела и достоинства России. Манифест я прочел чуть ли не десяток раз и с каждым разом испытывал все большее и большее удовольствие: он кратко и ясно заменил собой весьма обширный проект об управлении финскими войсками».

Упразднение финских войск было произведено замечательно скоро и стройно; вполне, как говорят, «по-военному». По прошествии восьми месяцев их более не существовало. Такую работу мог произвести только Н. И. Бобриков, в совершенстве знакомый с техникой военной администрации. В исполнении этой стороны дела он явился своего рода Рубинштейном.

«Усиленные заботы меня однако же не отягощают, признавался Бобриков, так как от упразднения «финской армии» я ожидаю благих для Финляндии последствий в будущем».

10 Июня 1903 г. упразднены финляндский кригс-комиссариат и милиционная экспедиция сената.

5 Июля 1903 г. последовало упразднение Кадетского Корпуса. Финляндская печать не выразила сожаления, в виду того, что преобразованный корпус не отвечал уже более местным пожеланиям и их практическим требованиям. «Фридрихсгамский корпус — это дорого стоившее учебное заведение — давно перестал удовлетворять финляндцев, признавался Снелльман. Не все окончившие в нем курс получали места на родине и, следовательно, не все «употреблялись на ее пользу». Они поступали в русские войска, а на склоне лет «назначались на высшие посты в крае, когда они сделались уже чужды финским интересам и порядкам, а смотрели на свои должности, как на синекуры».

Реформа осуществлена была быстро, по она не обошлась без протеста, побудившего военное министерство упразднить еще одну часть, которую положено было первоначально сохранить, а именно финский драгунский полк.

Исследовать драгунское дело послан был помощник командующего войсками, ген. H. Н. Шипов (бывший кавалерист). Дознание выяснило, что большинство офицеров просило об увольнении по одной и той же формуле: «обстоятельства лишают возможности продолжать службу». Они признавали невозможным продолжать службу в виду того, что «генерал-губернатор оскорбил полк в лице его командира, сделав полковнику Шауману резкое замечание об отсутствии в полку внутреннего порядка». Офицеры обиделись затем также на то, что генерал-губернатор, говоря о предстоящей присяге новобранцев, высказал, что его приказание есть закон и тем, как бы игнорировал финляндские законы и постановление сената! Никто из офицеров лично не слыхал ни разговора генерал-губернатора с командиром полка, ни его приказания, а все суждения обоснованы были единственно на словах полк. Шаумана.

Истинную причину печальной истории надо искать в общем брожении умов в крае, в неудовольствии упразднением финских стрелковых батальонов и в надежде, которую лелеяли протестовавшие офицеры, что дело о драгунах дойдет до сведения Его Величества и послужит к увольнению генерал-губернатора.

Часть иностранной печати, вообще относившейся сочувственно к финляндцам, на этот раз выразила им свой укор. «Можно относиться с полной симпатией к финнам, борющимся за свою национальную самобытность, но всякий честный солдат должен согласиться, что обстоятельства, обнаружившиеся в течении последних недель, в неупраздненных еще финских воинских частях, не совместимы с понятием о здоровом военном быте. Эти обстоятельства требуют энергичного, быстрого воздействия, если не желательно, чтобы пошатнулись устои, на которых должно держаться всякое войско, т. е. дисциплина... Открытое опубликование в русских газетах различных происшедших инцидентов свидетельствует, что у русских в данном случае совесть чиста, ибо в противном случае все это происшествие сумели бы замолчать».

Но в большинстве случаев распоряжения по военной части вызывали на Западе по адресу нашего правительства выражения недовольства. Негодовали даже англичане и именно на то, что финн будет оторван от своего дома и от своей страны, отбывая повинность где-нибудь за тысячи миль от Финляндии. Англичане как будто забыли, что войска британской империи разбросаны по всему свету.

«... Мне доставлено, писал B. К. Плеве генерал-губернатору, большое количество вырезок из иностранных газет по военному закону. Изучая их, сильно приходишь к заключению, что решение получилось правильное, очень уже им огорчены наши исконные недруги».

Вскоре по упразднении местных батальонов, в «Финляндской газете» появилась очень обширная статья, принадлежавшая перу вполне интеллигентного финляндца («Финского Поселянина»), который не раз до того времени высказывался по текущим событиям. Он коснулся серьезного вопроса о том, в каком духе и направлении велось воспитание финского войска, а потому его голос заслуживает быть выслушанным.

Местные политиканы и «государственники» остались крайне недовольны расформированием войск. Почему? Да потому, отвечает «Поселянин», что они с самого начала сформирования финского войска возлагали твердые надежды на его «патриотизм» — патриотизм не в общеимперском смысле, а в здешнем, шведском. Они, несомненно, рассчитывали, что при содействии этой армии, достигнут впоследствии осуществления своих преступных, сепаратистских тайных замыслов». С упразднением войск — «из их рук ускользнуло главное средство»... «К шведско-финской господской среде, — продолжает Поселянин, — я внимательно приглядывался и прислушивался не менее тридцати лет и с самого начала, задолго до кончины Благодетеля Финляндии Императора Александра II, я, к величайшему своему удивлению, очень часто замечал, что местные чиновники и господа шведы питают и даже высказывают чувства, далеко не похожие на искреннюю верноподданность своему Государю и его Империи. Такое ненормальное явление постоянно бросалось в глаза».

«Много приходилось мне толковать и с солдатиками, служащими, запасными и отставными. И вот в итоге... у меня выработалось твердое убеждение, что финская «армия» воспитывалась в таком направлении, что случись, — чего Боже сохрани, — война у России с англичанами или немцами, финские солдаты (не все, конечно) пожалуй, не задумались бы, особенно в последние годы, изменить своему русскому правительству и по первому знаку шведоманских вожаков сепаратистов направить оружие против русских, живущих в Финляндии, а может быть и против православных финнов». «Провинциальные политиканы и во времена Александра II, не только в частных разговорах, но и в публичных речах, дозволяли себе проводить такие, например, мысли, что финскому войску предстоит в будущем