Титан - Сергей Сергеевич Лебедев

в строительных организациях, в геологических партиях назывались “заместитель руководителя контракта по общим вопросам”. А он считался ответственным за досуг трудящихся и потому имел посольское прикрытие по линии культуры.

Там, в Египте, он и переменился. “Советским друзьям” щедро показывали древние храмы и некрополи, гробницы и каменоломни. Одним было любопытно, экзотика. Другие дурели от скуки, жары и пыли – чтоб этим фараонам пусто было! А Бурмистров, чистокровный русак, ни разу ни восточный человек, вдруг ощутил что-то… родное. Чужое, но близкое. Ни черта не понимал в иероглифах, мумиях, статуях, но бегло запоминал имена божеств и правителей, смотрел на саркофаги и пирамиды – и чуял их мертвую жизнь, загробную власть, такие знакомые ему, бывшему кремлевскому часовому.

В конце концов, на Красной площади тоже стоит каменная пирамида, говорил себе Бурмистров. И мумия лежит. Ты ж ее сам охранял, стоял в карауле у дверей Мавзолея.

Дома у генерала хранился целый ящик слайдов. Порой он запирался в кабинете, включал диапроектор, пахнущий озоном и пылью, подгорающей на раскаленной линзе: будто пустыней пахнет. И переносился туда – где царили Осирис и красноносый Гор, вытесанный из гранита, где лежал в золотом саркофаге золотой юный Тутанхамон; где всякую стену покрывали иероглифы.

Когда он уезжал из Египта, его арабский визави, действовавший как неприметный чиновник министерства культуры, такой же контрразведчик под прикрытием (тренировали его еще беглые нацисты), предложил съездить в Долину Царей. Бурмистров согласился и получил одобрение на встречную вербовку. Но, вопреки предположениям, Фарук не стал пытаться его вербовать. Просто привез на свежий, два месяца как начатый, раскоп. Основную камеру гробницы грабители опустошили еще в древности. А вот боковые уцелели нетронутыми, и теперь египетские археологи осторожно извлекали на поверхность ритуальных животных усопшего сановника – забальзамированных котов, собак, лошадей, кобр и даже нильского крокодила.

Забинтованные в серую грубую мешковину, звери были похожи на жутких кукол, способных пробудиться, стоит лишь развязать узел, размотать бинты…

Фарук был изящно любезен. Объяснял и показывал, как и положено министерскому якобы чиновнику. Но Бурмистрова не покидало ощущение странности происходящего.

Для светских людей, сторонников Насера, египетские древности были важным, но все же вторичным символом египетского национализма. Для многочисленных мусульман – языческой мерзостью, сором пред лицом Аллаха, Бога истинного.

А Фарук – имя-то какое, имя свергнутого короля! – говорил о гробнице и покойном сановнике так, будто был египтянином несуществующего Египта, страны, в которой линия сменяющихся Царств не прервалась и по сей день. Бурмистров подумал, что это может быть вербовочным заходом, но сам же и усмехнулся – чушь, зачем такие сложности?

И все же он чувствовал, что его вербуют. Однако делает это не Фарук. Контрразведчик лишь привел его – но к кому? К духу мертвого сановника? К оборванным феллахам, копающим землю? К археологу доктору Касему, профессионалу, полиглоту и выпускнику Сорбонны? К само́й этой жестокой и сухой земле?

Там же, у гробницы, Фарук сделал прощальный подарок. Пошептался с Касемом и принес что-то, скрыв в кулаке.

– Это вам на память о Египте, – сказал Фарук. – Нашли только что. Боги вас любят.

Египтянин раскрыл ладонь.

На ней лежал бронзовый скарабей с позолоченными крылышками и бирюзовыми бусинами глаз. Его не мыли водой, только обмахнули кисточкой, и он был в пыли вечности.

Бурмистров знал: это наверняка провокация.

Египетские древности запрещены к вывозу. Хотя, конечно – уж он-то был осведомлен – большие люди и отправляют в Москву кое-что интересное.

В аэропорту в Каире его и его багаж обыщут. Найдут жука. И начнется попытка вербовки. Только бред это все. Вербовать надо тихо, а советские всегда улетают группой, все у всех на виду, будет скандал…

Он подумал, что Фарук работает уж совсем топорно, для галочки. Только это не вязалось с тем умным Фаруком, которого Бурмистров хорошенько изучил за три года.

Нет. Фарук не играет. Это действительно подарок. Но не случайный. Есть какой-то план, какое-то двойное дно…

Бурмистров хотел вежливо и как бы простодушно отказаться: мол, запрет и закон одни для всех. Но вдруг представил, как вьюжной, ледяной зимой в Москве посадит скарабея на ладонь и вспомнит ослепительное египетское солнце… скарабеи появляются из мертвой плоти… скарабеи катят солнце к утру… Хепри имя его…

Бурмистров встряхнул головой, отгоняя наваждение. И понял, что уже держит скарабея на ладони. Бронзовый жук царапал острыми ножками кожу: протяни обратно дарителю – вцепится до крови. Бурмистров увидел вдруг, какой он красивый, этот древний жук. У него, офицера КГБ, не было ничего своего, разве что рубашки и брюки в кожаном чемодане. Государство дало ему китель, пистолет, квартиру, а он принес присягу, отдал себя. Но теперь у него будет жук, его скарабей, единственная по-настоящему личная вещь; сокровище.

– Пойдемте в тень, – сказал Фарук. – Печет.

С этими словами Бурмистров, уже привыкший к жаре, осознал наконец, как душно в долине, как жарят, пышут текучим зноем ее склоны, как мутится от солнца голова. И убрал скарабея в карман рубашки.

Они выпили чая в тени, в палатке археологов, Бурмистров умылся, освежился, Фарук отвез его в Каир. Жук в дороге будто исчез, затишился в кармане, и Бурмистров вспомнил о нем, лишь собирая чемоданы. Запихнуть под подкладку? Оставить здесь? Выбросить? Передарить кому-то – мол, сувенир, безделушка?

Бурмистров почти уж решился выкинуть. Даже место придумал где – в саду культурного центра, там скарабей исчезнет в зелени, будто вернется к земле, из которой явился. Но не смог. Не от жадности, нет. От страха, что жук пропадет – и он, Бурмистров, так и останется прежним, ничтожным, майоришкой останется, а вот со скарабеем… Он не мог себе объяснить, что случится, если он заберет жука, его разум требовал выбросить, выбросить немедленно, – но все же Бурмистров завернул скарабея в папиросную бумагу и положил во внутренний карман пиджака.

Никто не остановил его в аэропорту Каира. Наоборот, было чувство, что Фарук где-то рядом – прикрывает, обеспечивает коридор.

А через несколько дней по возвращении его вызвали к заместителю Председателя, куратору контрразведки.

Он хотел рискнуть и попроситься в разведку. Обратно в Египет. Но, едва увидев лицо начальства, понял, что его судьба решена.

– Есть мнение перевести вас, товарищ Бурмистров, в Девятую службу. И назначить помощником коменданта Мавзолея.

Это было так внезапно, что Бурмистров подумал: а ведь это жук сделал.

Так он вернулся в Кремль, от которого мечтал убежать; высшая точность жизни.

И он полюбил Кремль. Научился уважать его власть и силу. Или, точнее, скарабей научил Бурмистрова. Внутри него существовал