Нашествие 1812 - Екатерина Владимировна Глаголева

русской казне, включая недоимки, проценты по ссудам и капиталы, взятые взаймы из кассы Приказа общественного призрения. Комиссия также утвердила ведомость денежного курса, чтобы войска могли расплачиваться различными иностранными деньгами. Но все эти распоряжения еще только предстояло выполнить, а деньги были нужны уже сейчас. После краткой и энергичной речи Брониковского Комиссия единогласно постановила обложить всех жителей без изъятия единовременным сбором по двадцать грошей с души.

Даву приказал устроить в Минске госпиталь на двести коек и лазареты. Госпиталь разместили в здании гимназии, лазарет – в православной Екатерининской церкви, из которой вынесли всю утварь и церковное имущество; дома сбежавших русских приспособили под склады. По вечерам все двери запирались на засовы, по улицам расхаживали только ночные патрули, и всё равно утром стража находила трупы ограбленных. Впрочем, после трех публичных расстрелов грабителей и скупщиков краденого такие находки сделались редки.

В воскресенье Брониковский, обнажив курчавую голову, занял место на передней скамье в кафедральном костеле Пресвятой Девы Марии. Отслужив мессу на латыни, Минский епископ Якуб Дедерко, переглянувшись с генералом, произнес краткую речь на польском, прославляя высокое покровительство всемилостивейшего императора и короля, оказываемое польскому народу: «Уже порваны московские цепи, мы вступаем под власть Наполеона Великого», – и призвал всех сынов Отчизны объединиться под знаменами освободителя. На амвон поднялся каноник Жилинский, капеллан Минской гимназии, чтобы зачитать оттуда речь графа Матушевича на открытии Варшавского сейма вместе с Актом Конфедерации.

– Польша существует! – воскликнул Брониковский, едва он закончил. – Мы – поляки! Да здравствует император!

Его слова подхватили ликующим эхом. Слезы радости выступили на глазах; сильные звонкие голоса, поддержанные раскатами органа, запели Te Deum laudamus[13]. Яркий солнечный свет лился в окна, озаряя белые расписные своды; статуи апостолов взирали на поющих из своих ниш с непроницаемым выражением на деревянных лицах. По окончании гимна Брониковский выкрикнул: «Соединим Погоню с белым Орлом!» Толпа устремилась за ним во дворец губернатора, находившийся по соседству; подпись за подписью покрывала лист с Актом Конфедерации.

* * *

Трепеща от радости, Шишков строчил воззвание к Москве, заказанное ему государем. Гофмаршал граф Толстой шепнул ему по секрету, что уже велено закладывать коляски и нынче же ночью отправляться в Белокаменную – воспламенять дворянство и другие сословия, собирая ополчение. Слава тебе, Господи! Закончив с воззванием, Александр Семенович перешел к манифесту. Он уже набил руку, слова складывались сами собой без всякого затруднения:

«Неприятель вступил в пределы Наши и продолжает нести оружие свое внутрь России, надеясь силою и соблазнами потрясти спокойствие Великой сей Державы. Он положил в уме своем злобное намерение разрушить славу Ее и благоденствие. С лукавством в сердце и лестью в устах несет он вечные для нее цепи и оковы. Мы, призвав на помощь Бога, поставляем в преграду ему войска наши, кипящие мужеством попрать, опрокинуть его, и то, что останется не истребленного, согнать с лица земли Нашей. Мы полагаем на силу и крепость их твердую надежду; но не можем и не должны скрывать от верных Наших подданных, что собранные им разнодержавные силы велики и что отважность его требует неусыпного против нее бодрствования. Сего ради при всей твердой надежде на храброе Наше воинство полагаем Мы за необходимо нужное собрать внутри Государства новые силы, которые, нанося новый ужас врагу, составляли бы вторую ограду в подкрепление первой и в защиту домов, жен и детей каждого и всех. Мы уже воззвали к первопрестольному Граду нашему Москве, а ныне взываем ко всем Нашим верноподданным, ко всем сословиям и состояниям духовным и мирским, приглашая их вместе с Нами единодушным и общим восстанием содействовать противу всех вражеских замыслов и покушений. Да найдет он на каждом шагу верных сынов России, поражающих его всеми средствами и силами, не внимая никаким его лукавствам и обманам. Да встретит он в каждом дворянине Пожарского, в каждом духовном – Палицына, в каждом гражданине – Минина. Благородное дворянское сословие! Ты во все времена было спасителем Отечества. Святейший Синод и духовенство! Вы всегда теплыми молитвами своими призывали благодать на главу России; народ Русский! Храброе потомство храбрых Славян! Ты неоднократно сокрушал зубы устремлявшихся на тебя львов и тигров. Соединитесь все: со крестом в сердце и с оружием в руках, никакие силы человеческие нас не одолеют. Для первоначального составления предназначаемых сил предоставляется во всех губерниях дворянству сводить поставляемых ими для защиты Отечества людей, избирая из среды самих себя начальника над оными, и давая о числе их знать в Москву, где избран будет главным над всеми Предводитель. Июля 6-го дня 1812 года. В главной квартире близ Полоцка».

…Молодой князь Трубецкой выехал вперед, чтобы доставить в Москву Манифест и объявить о прибытии государя. Местоположение неприятеля было в точности неизвестно; граф Витгенштейн получил приказ переправиться со своим корпусом на западный берег Двины и обеспечить ретираду армии, прикрывая дорогу на Петербург.

* * *

С вершины лысого холма почтовый тракт спустился к узкой речке без отмелей. Николай Петрович Румянцев выбрался из экипажа и, прихрамывая и опираясь на трость, направился в ямскую избу. У самого крыльца он остановился еще раз взглянуть на речку. Рубежанка. Два века назад здесь проходила граница с Речью Посполитой, а вместо почтовой станции Сеньково стояла таможня… Смотритель услужливо распахнул перед ним дверь.

Хозяйка хлопотала у самовара. Графский лакей в белых перчатках окинул избу брезгливым взглядом, расстелил на краю стола сложенную вдвое скатерть и принялся доставать чайный сервиз из походного погребца. В это время с улицы послышались бубенцы; еще одна тройка завернула во двор, но не со стороны Невеля, а от Великих Лук.

Румянцев невольно залюбовался смуглым стройным мужчиной в дорожном сюртуке, который вошел в двери, слегка пригнувшись, и тотчас снял шляпу с черных как смоль кудрей. Красивая всё-таки нация – испанцы. Франсиско Сеа Бермудес поклонился графу, приветствуя его по-французски, выразительно огляделся вокруг, держа в правой руке портфель из темно-красного сафьяна. Николай Петрович велел лакею убрать со стола: после, некогда – и принести ему из кареты походный письменный несессер.

Договор о дружбе, согласии и союзе между Россией и Испанией был подписан сразу, не откладывая. Подробности (признание кортесов, сидящих в Кадисе и правящих от имени пленника Фердинанда VII, а также принятую ими Конституцию) можно обсудить и позже, главное – обязательство вести мужественную войну против императора французов, общего врага русских и испанцев. Зная о франкофильстве канцлера, государь скрывал от него переговоры, которые тайно вел с Бермудесом еще с прошлой осени, но теперь, после коварного вторжения,