Нашествие 1812 - Екатерина Владимировна Глаголева

и откровенность. Наградил же он его за инспекцию в Финляндии, когда маркиз своим рапортом вызвал отставку старика Буксгевдена. Император постоянно слышит лесть и ложь, поэтому дорожит людьми, способными говорить ему правду. Какой же Серж был дурак, что соврал ему тогда про преданность польских помещиков! Хотел потрафить его самолюбию, выслужиться, войти в милость…

Устроить лагерь в Дриссе было идеей генерал-майора Фуля; строил его полковник Вольцоген, тоже перешедший в русскую службу из прусской. Маркиз Паулуччи прежде состоял в австрийской службе; когда он начал служить русскому царю, Наполеон конфисковал все его имения. Граф Мишо де Боретур, адъютант государя, раньше служил Неаполитанскому королю, пока Наполеон не посадил на его трон своего зятя Мюрата; граф тоже считает необходимым оставить лагерь и отступить к Полоцку. Чужеземцы! Умные, храбрые, честные, кавалеры русских орденов, но чужеземцы! Волконский достаточно долго находился при главной квартире, чтобы предвидеть, что́ сейчас начнется: подсиживания, происки, подозрения, обвинения в измене… Балашов уже отправил в столицу высочайшее повеление произвести «разбор» всех иностранцев, чтобы оставить на службе только благонадежных, а прочих выслать за границу или в российскую глушь – в Вятку, Пермь, Кострому…

Можно подумать, что русские все безупречны! Серж недавно вернулся из Динабурга, отстоявшего от Дрисского лагеря на сотню верст и считавшегося защитой от нападения неприятеля с тыла. Стены крепости, которую там строили целых два года, были едва выведены в человеческий рост, так что приходилось расспрашивать, где она – издали не увидать. Что уж говорить про предмостное укрепление и госпитали. На требование полных сведений о состоянии разных управлений комендант объявил флигель-адъютанту, что протокол заседания военного совета, созванного по случаю опасности, уже отправлен государю. Волконского спасло лишь то, что он приехал слишком поздно и не присутствовал на этом заседании, иначе бы граф Аракчеев, получивший протокол, и его причислил бы к любителям наполнять свои карманы казенными деньгами. Полковнику Тишину, приказавшему затопить крепостные пушки и сжечь всё ценное, не удалось провести бывшего военного министра, который уже знал, что горевшие склады и магазины зачастую бывали пусты – патриотическим «самопожертвованием» прикрывали воровство и растраты!

Скача на почтовой тройке с пакетом для князя Багратиона, который (по идее) должен быть в Бобруйске, Серж дал себе слово отныне вести себя с императором как честный офицер, а не царедворец.

* * *

Люди шли длинной вереницей, взвалив себе на спину узлы; женщины погоняли хворостиной коз, дети держались за материнские юбки. Французы уже у Кривого моста, за десять верст от Динабурга! К полудню комендант крепости генерал-майор Уланов смог разглядеть их и сам: неприятель строился в боевой порядок у слободы Иерусалим и на Калкунских высотах. Гаврила Петрович приказал одному батальону укрыться за деревянными бараками покинутого лагеря, а остальному гарнизону занять оборону у недостроенного тет-де-пона[11], чтобы не пропустить врага на понтонный мост.

В пять часов пополудни французские трубачи подали сигнал к атаке. Едва пехотные цепи двинулись вперед, как на них градом посыпались ружейные пули. Передовой отряд состоял из португальских пленных, которые бросились наутек; французским конным егерям пришлось принять огонь на себя, а тут еще в бой вступила артиллерия. Однако русские пушки стояли так близко, что гранаты пролетали над головами, не успевая разорваться. Одно ядро разнесло в щепы рыбацкую лачугу, другое угодило в ногу трубачу. Не желая зря губить своих людей, командир кавалерийского эскадрона бросил его в «фуражирскую атаку» наподобие казачьей лавы. Его расчет оправдался: когда французские егери смешались с русскими стрелками, пушки замолчали, чтобы не задеть своих. В воздухе замелькали сабли; защитники лагеря побежали толпой к тет-де-пону, за которым опасно колыхался на темной воде плавучий мост без перил, а перепуганные солдаты-новобранцы на том берегу закрывали ворота, чтобы не пустить французов в город! Командир остановил атаку, однако рядом с ним вдруг вырос сам маршал Удино на белом коне. Брови точно нарисованы углем, темные глаза мечут молнии.

– Храбрецы! – крикнул он. – Сражайтесь, как при Вилькомире! Перейдите через мост, взломайте ворота, захватите город!

Подъехавший начальник штаба пытался урезонить маршала – бесполезно: неприятель охвачен страхом, этим надо воспользоваться!

Первый кавалерийский взвод построился по двое и въехал на мост – по нему открыли огонь с городского вала. Крики раненых смешались с плеском упавших тел и ржанием лошадей. Это подбодрило русскую пехоту, прятавшуюся за предмостными укреплениями: она вновь принялась стрелять, торопясь и почти не целясь. Удино скрепя сердце приказал отступать; всадники на мосту разворачивали коней; два человека вместе с лошадьми свалились в реку, их подхватило быстрым течением и унесло… Построившись и получив подкрепление, кавалерия возобновила атаку на тет-де-пон – и вновь была отброшена, с еще большими потерями: на помощь к русским новобранцам подоспели обстрелянные гренадеры. На закате Удино объявил ретираду и отправил разъезды на рекогносцировку укреплений.

То, что у русских есть артиллерия, стало для него неприятным сюрпризом: лазутчики доносили, что все крепостные орудия сняты с лафетов и закопаны, а легкие пушки вывезены. Маршал не знал, что при пушках не осталось артиллеристов: из медных фальконетов стреляли солдаты пионерного полка.

Ночью, пока шла перестрелка с вольтижерами, Уланов велел разместить на правом берегу Двины батарею из половины оставшихся шестнадцати пушек, а на левом – сжечь лагерные бараки. С рассветом французы пустили в ход артиллерию; русским приходилось постоянно перетаскивать свои пушки с места на место, чтобы отбивать неприятельские атаки на тет-де-пон. День выдался очень жарким, солнце палило нещадно; солдаты обжигали руки о ружейные стволы; волосы под киверами были мокры, пот ел глаза, а утереть его было нечем… К вечеру стрельба утихла, но к Калкунам подходили новые французские части, вызванные из тыла.

Кашу не варили, чтобы не разводить костров, да и не особенно хотелось – в такую-то жару. Грызли сухари, запивая водой; смывали пороховую грязь с закопченных лиц, ложились спать на траве, подложив под голову ранец, пока часовые вглядывались вдаль. Вон он, супостат… Чем его встречать завтра будем? Снарядов не осталось ни единого… Перед рассветом к батареям подъехали четыре фуры; крестьяне вынимали из соломы ядра и гранаты, осторожно держа их обеими руками; пионеры подхватывали заряды и складывали в кучи.

Взрыв прогремел в девять утра. Два десятка человек разметало в разные стороны, еще десять корчились на земле, истекая кровью. Но батареи стреляли, охрипшие офицеры командовали, солдаты прижимали к щеке приклад, моргая от порохового дыма… К полудню французы протрубили отбой и отошли.

«Господин герцог, Император был рассержен тем, что вы без приказа двинулись к Динабургу, – читал Удино бумагу от