Лаборантка (СИ) - Лётная Марина

Одно я точно чувствовал: искалеченная судьба лаборантки не могла оцениваться и триллиардами моих жалких извинений. Я всё испортил…

Неужели, мне потребовалось нарушить закон, норовить сесть в тюрьму, чтобы понять, что я дорожу ей. Эта юная доверчивая девчонка теперь имеет проблемы с психикой. И будет только хуже, когда ей придётся оказаться в суде, пройти через все прелести взрослого корыстного мира. Ей придётся пытаться простить меня…

Я сожалел. Даже не знал, встретился бы с Даной, смог бы обратить на неё внимание, если не нынешние обстоятельства… Но сожалел, что поступил с ней так. В груди тяжелело: боль и ответственность за мой поступок тянули гирями к полу, но я пытался устоять на ногах вслепую. И что-то желчное, разъедающее вгрызалось изнутри — оно патологически саднило в солнечном сплетении прежде, а теперь буквально раздирало. Лишь мельком, незаметно даже для себя самого, я назвал это чувство влюбленностью, которой, что и раньше, что и сейчас нельзя было давать выход.

Оно трясло меня изнутри, умоляя признаться, пока не поздно, но я укусил губу, ощутив солёный привкус крови. Так Дане станет еще больнее…

Нельзя было сознаваться хоть в этом.

Спустя, кажется, пару минут головокружения и темноты, я ощутил, что мой лоб прислонен к нагревшейся стене, а сам я сижу на подоконнике. Зрение постепенно вернулось, разбитая пыльная плитка под ногами стала различима. Собственный вес казался неподъемным, и мне не удалось пошевелить головой. Я попытался ощутить ладонь, вцепившуюся в холодную батарею. Дрожащие онемевшие пальцы не сразу разомкнулись, и, спустя минуту напряженной борьбы с собой, я с трудом почувствовал силу в запястье, уложив руку на ледяную голову. Манёвр стоил мне значительных усилий, и когда в кармане зазвонил телефон, это прозвучало, как насмешка.

Глава 20

В спину толкал пронизывающий ветер, а оконная створка слегка постукивала по стене. Я съежился под холодной тканью рубашки, внезапно почувствовав, что меня одолел озноб, и небрежно опустил руку с головы к карману брюк. Обессиленная ладонь упала едва не со шлепком поверх разрывающегося телефона. Лаборантка жалостливо тихо замычала, по-прежнему лёжа на тумбе. Её свисающие руки медленно зашевелились и привлекли мой взгляд: бешеный пульс загремел в ушах, а мелодия непрекращающегося звонка отдалилась куда-то на периферию притупившегося слуха.

Пытаясь справиться с пальцами и достать мобильник, я всё смотрел на вновь просыпающуюся Дану Евгеньевну. У меня не получалось сопоставить произошедшее с нашим расположением по лаборатории. Я был уверен, что стоял на коленях несколько мгновений назад и собирался умолять девушку о прощении, а нашёл себя сидящим у подоконника…

— Алло?.. — бегающий взгляд не позволил сфокусироваться на экране. Машинально приняв настойчивый звонок, я не переставал думать о том, что лишился буквально жизненно важного условия… Её доверия.

— Антон Владимирович! Привет вам с «Химэкс»! Мы тут с Максимом заприметили диспергатор… Я вас не отвлекаю? — Алёна одним своим тягучим приторным голоском разбудила меня от неизъяснимого забытья. Только тело всё равно не успевало за ментальными переменами. Голос застрял где-то в горле.

— М-м, — я отрицательно промычал, поднимаясь с подоконника. Дана часто заморгала, когда моя фигура перестала прятать её от солнца.

— Было бы здорово приобрести парочку на линии с клубникой и розой. Всё-таки самые ходовые отдушки, — она довольно хихикнула, отнекиваясь от бубнящего фоном Максима. Кажется, он отвечал что-то разумное и категоричное, но я не только не мог сформулировать мнение, но и контролировать собственный язык. — Жалко, что вы не поехали с нами. Но работа, конечно — первостепенное…

Алёна Борисовна прекрасно справлялась с диалогом без меня. Я даже мысленно ее поблагодарил, осторожно приближаясь к проснувшейся напуганной лаборантке. Эта возня по телефону теперь была настолько неважной, что я готов был согласовать хоть покупку дистиллятора для самогона…

— Вы там скучаете по нам?

— Что? — я переспросил, но смысл уже долетел до меня вонзающимися в не соображающую голову отголосками. Как же не к месту сейчас неприкрытые заигрывания: от меня прежнего не осталось ничего. Ни жажды самоутверждения, ни желания тратить время впустую, ни страсти к бесполезным вещам и даже к любимой работе. Характер и бережные воспоминания забились в чёрный пыльный угол, над которым расположилось страшное мерзкое преступление. — Я работаю…

Эта ложь была слишком безобидна по сравнению с той, на которую я оказался способен. В трубке послышалось невыносимо звонкое замешательство. Даже Максим стих — наверное, девушка уединилась.

— Давайте поговорим позже, Алёна Борисовна…

Не дожидаясь лишних вопросов, неловких заиканий, я сбросил звонок и глубоко вздохнул. Хотелось освободить лёгкие, но свинцовая тяжесть укоренилась внутри, с каждым жалобным вздохом оседая всё глубже.

Жизнь упорно шла своим чередом, но теперь мимо меня. "Вы скучаете?", "Купить ли нам диспергатор?", "Чем отравиться на ужин в баре?", "Во что сегодня она будет одета…", "Сорок отдушек нужно отправить производственникам!", "Пора бы дозвониться до родителей…", "Чёртов лифт спускается слишком медленно!" — ещё свежие мысли, каждодневно занимающие мою легкомысленную голову, пронеслись по угасающей памяти. Они в миг превратились в привилегию для обычных людей. Для тех, кто никогда бы не стал сознательно гробить тысячи и без того нелегких судеб.

Перед глазами возникли два чёрных всепоглощающих зрачка, тревожно замельтешивших на моем лице. В дневном свете её радужка бликовала, слегка сужая и расширяя черноту в женском взгляде. Я не мог поверить: прямо на этих глазах я признался, что губил и здоровье Даны ради денег…

— Я опять заснула… — лаборантка не предприняла и попытки подняться. Ее лоб и щека, на которой лежала девушка, раскраснелись, губы иссохлись от тяжелого дыхания через рот, но она болезненно улыбнулась.

— Простите, — страшась любому простому слову после откровенного разговора, я смиренно замер, наблюдая за реакцией Даны. За теперь слишком нежным, недоуменным поведением шокированной девушки. К горлу подкатил ком. — Я понимаю, что всю жизнь буду искупать свою вину за это… Но я прошу у тебя прощения.

Зачем извиняться — я не знал. Ведь это ничего уже не могло изменить, слова раскаяния были не сопоставимы с убийственными поступками. Но я продолжал просить прощения… Потому что это единственное, что теперь я мог делать. Дана молчала.

— Пожалуйста, прости, — безвыходная тоска заполонила грудную клетку. С каждым словом я чуть не взрывался. — Ты стала мне дорога…

Прежде, чем зелёные, побледневшие от строгости глаза, изумлённо округлились, я почувствовал, как у меня дрогнул подбородок.

— Я не понимаю… — сердце тревожно затрепыхалось с новой силой. — Антон… Владимирович, вы просите прощение… За то, что я стала вам дорога?

Мы оба напугано забегали взглядами. Ещё не успев догадаться или просто не веря в произошедшее, я почувствовал, как все пришедшие в движение кусочки растрескавшейся души стали медленно смещаться в исходное положение. Но так, как было до этого разговора в лаборатории, уже быть не могло… В груди у меня возродилось подобие надежды на безопасность, но гнетущее раскаяние в преступлении, масштабы которого я только что осознал, быстро втоптало её в неприязнь к самому себе.

— Если вы про… Личную жизнь, на которую вы имеете полное право, про те поцелуи, то… Я вас, наверное, уже простила. Не нужно себя так корить…

Я не мог и пошевелиться. Всё, что было мною услышано — то, "на что следовало обратить особое внимание". Одна устрашающая навязчивая идея, свербившая ежесекундно фоном и нашедшая сегодня выход. Мне не хотелось верить, что настолько реалистичная душераздирающая картинка стала плодом моего собственного воображения. Но девушка говорила так, словно не имела и намёка на подозрения, будто не слышала ничего из того, что теперь меня злобно душило… Я надышался тимолом вместе с Даной Евгеньевной.