Богатство - Майкл Корда

Алекса обернулась, ожидая увидеть старика, и удивилась, оказавшись лицом к лицу с высоким, мощно сложенным мужчиной на шестом десятке, со стройной осанкой и фигурой гораздо более молодого человека. Баннермэн был скроен по героическим меркам – ростом выше шести футов и без всякого намека на толщину, он казался необычайно сильным – мощная грудь, широкие плечи, огромные руки, почти не тронутые возрастом.

Но более всего привлекла внимание Алексы его голова – она производила впечатление слишком большой, как у монументальной скульптуры, с чертами, столь резкими, словно они были вырезаны из камня. Его лицо являло собой сочетание контрастов: квадратный агрессивный подбородок, четко вылепленный нос, блестящие синие глаза. Оно раскраснелось – неясно, было ли это результатом раздражения или просто высокого кровяного давления. Его густые, снежно-белые волосы были коротко подстрижены.

Одежда его была столь же старомодной, как манера речи. На Баннермэне был простой серый костюм, белая рубашка с тугим накрахмаленным воротничком, черный галстук и черные туфли, настолько начищенные, что вначале показались Алексе отлакированными. Ему как-то удавалось оставаться заметным в своей незаметности.

– Могу ли я вам помочь? – спросила она, осознав, что разглядывает его в упор – но, впрочем, он к этому привык, подумала она.

Баннермэн бросил на нее царственный взгляд – он явно не привык ждать или дожидаться приглашения.

– Надеюсь. Очевидно, мое имя отсутствует в списках молодой леди. -Уверена, что это наша вина, – поспешно сказала она, хотя была совершенно уверена в обратном. – Почему бы вам не подняться наверх и не позволить мне проводить вас?

Баннермэн ответил не сразу. Он сердито выпятил подбородок, и, казалось, готов был начать скандалить. Богатенькие друзья Саймона, когда официанты или контролеры их не узнавали, или немедленно не исполняли их желаний, тут же требовали, чтобы их уволили. Баннермэн выглядел так, словно был близок к тому же. Контролерша была юной, хорошенькой, и, вероятно, не ведала ни одной знаменитости, если та не появлялась на канале МТV или в журнале "Роллинг Стоун", но, подумалось Алексе, такое объяснение вряд ли утихомирит ярость Артура Баннермэна. Он достаточно богат, чтобы ожидать, что весь мир будет узнавать его в лицо и кланяться.

К ее удивлению, он ничего такого не сделал. Наоборот, улыбнулся – не вежливой формальной улыбкой, но настоящей, словно она только что сообщила ему, что он победил в какой-то телевикторине. Казалось, он почти испытывал облегчение, словно не хотел идти в толпу один. Внезапно он представился ей уже не устрашающей, властной личностью, но просто привлекательным пожилым мужчиной, возможно, несколько одиноким и благодарным за компанию.

– Вы чертовски добры, – сказал он. – Я согласен, если это вас не затруднит.

– Вовсе нет. Буду счастлива, мистер Баннермэн.

Он просиял.

– Превосходно! А как вас зовут?

– Александра Уолден.

Он пожал ей руку. Рукопожатие было жестким и твердым, как раз такого и ждешь от бывшего политика, подумала Алекса. Она осознала, что испытывает в душе некоторое возбуждение – она не то, что благоговела перед ним, но впервые в жизни встретила человека, носящего столь магическое имя.

В сознании вдруг высветилось воспоминание детства. Дед по матери, бодрый старый джентльмен из Кентукки, в молодости имевший репутацию отъявленного буяна, любил, когда приезжал, сажать ее на колени и рассказывать сказки, или, порой петь песни, которые запомнил с двадцатых годов. Одна из его любимых начиналась так: "Был бы я богат, как Баннермэн, все богатство бы отдал тебе".

Однажды она спросила, что значит "Баннермэн" – она была из тех детей, что неустанно задают вопросы, даже тогда, как в данном случае, взрослые предпочитали, чтоб их не дергали, дабы наслаждаться звуком собственного голоса.

– Баннермэны, детка, это самые богатые люди в мире, – ответил он резко, словно подобные вещи должен был знать даже ребенок. Ей хотелось спросить; "Насколько богатые?", но по тону дедушки поняла, что лучше не перебивать его во второй раз. Она чувствовала исходящий от него незнакомый запах табака и виски – ее отец не пил и не курил, – пока старик раскачивался в кресле на крыльце душным летним вечером. Потом он откашлялся и сказал, словно догадавшись, что она хотела спросить: -Я читал в "Ридерз Дайджест", что, если бы состояние Баннермэнов выложить в линию из долларовых банкнот, оно бы протянулось до луны и обратно.

Кир Баннермэн и его богатство стали в той же мере достоянием американского фольклора, как Пол Бэньян и его бык. И сейчас она не могла побороть чувства неправдоподобия, что здесь, двадцать лет спустя, она действительно р а з г о в а р и в а е т с Баннермэном, и непросто с Баннермэном, но с главой семьи, бывшим кандидатом в президенты, внуком самого Кира Баннермэна.

Она сопровождала его вверх по лестнице, навстречу потоку людей, спускавшихся вниз – было время ужина, и большинство посетителей уходило. Он двигался целеустремленно, плечи расправлены, крупная голова откинута, решительный подбородок выставлен, как бушприт корабля. Рост и сила Баннермэна заставляли ее почувствовать, будто она следует за каким-то огромным зверем. До нее вдруг дошло, что он, должно быть, в том самом возрасте, что был дедушка, когда качал ее на коленях и рассказывал сказки, но дедушка уже ссутулился и по лестницам ходил той неуверенной походкой, что присуща большинству его ровесников. Баннермэн преодолевал лестничные пролеты, как спортсмен.

Его появление заставило замереть все разговоры. В тишине все посетители уставились на него, как на беглеца из психушки. Он, казалось, этого не замечал, устремившись к первой же картине, на которую упал его взгляд, в то время, как толпа расступалась перед ним, словно Красное море перед Моисеем. Она никогда не встречала человека, излучавшего такую жизненную силу, или вызывавшего столько пылкой, сосредоточенной энергии в каждое движение. Невозможно было счесть его старым, без видимых усилий он заставлял всех остальных в зале выглядеть вялыми и безжизненными. "Звездность", "самость", как еще не называй это качество, Баннермэн им обладал. Он смутно напомнил ей тех старых кинозвезд – крупных, суровых мужчин, которые с возрастом становились все лучше – Чарлтона Хестона, возможно, или Керка Дугласа, за исключением того, что богатство добавляло Баннермэну блеска, создавало узнаваемую всеми ауру.

Он вперился в злосчастную мазню Бальдура так пристально, словно впервые попал в Сикстинскую Капеллу.

– Чу-десно! – сказал он, и его сильный голос снова перекрыл приглушенное жужжание разговоров и звяканье бокалов. – Прекрасная работа, не правда ли?

– Да, наверное, – осторожно ответила она. Ее задачей было продать картины Бальдура, но что-то в Баннермэне мешало ей изобразить энтузиазм, которого она не чувствовала. Несмотря на свой рост и и голос, он походил на ребенка в магазине игрушек. Он повернулся к ней. В его синих глазах блеснуло нечто – проницательность? Злая ирония? Или холодный снобизм, присущий о ч е н ь богатым людям? – заставившие ее обрадоваться, что она не пыталась начать с ним торг. – Он считается очень значительным художником. По правде говоря, я не слишком разбираюсь в подобном искусстве.

– Да, да, – нетерпеливо перебил он, – но вам н р а в и т с я эта картина? Вот что имеет значение.

Она испытала мгновенный прилив вины, при мысли, что предает Саймона, но солгать Баннермэну не могла.

– Не особенно, – призналась она.

Он рассмеялся. Его громкий раскатистый смех заставил нескольких человек повернуться в их сторону.

– Вы честны. Это чертовски редко в мире искусства, позвольте сказать. Да и в любом другом, если подумать. – Он перешел к следующей картине, и стал изучать ее с редкой скрупулезностью, почти уткнувшись носом в холст. – А почему вам не нравится?

– Ну… коричневый – не мой любимый цвет.

Новый взрыв хохота, еще громче. Баннермэн откинул голову – это движение могло бы показаться театральным в ком-нибудь, менее уверенным в себе. Он смеялся так, как будто весь мир служил его развлечению.

– Не ваш любимый цвет? – прогремел он. – Честно говоря, и не мой, так что у нас есть нечто общее. – Он посмотрел на нее, его синие глаза отразили определенный интерес – а, возможно, это был трюк опытного политикана, смотреть на кого-то так, будто он -или она – важнейший человек на свете. Во взгляде Баннермэна угадывалась личность, с которой нелегко приходится глупцам, незнакомцам, или людям, не соответствующим его стандартам. – А к а к о й ваш любимый, мисс Уолден?

Она не была уверена, что такой у нее вообще есть, но легко было догадаться, что терпимость Артура Баннермэна по отношению к неопределенным взглядам равна нулю.

– Зеленый, – твердо произнесла она, и тут же пожалела, что не сказала "синий".