Богатство - Майкл Корда

– Слава Богу, – сказал Саймон. – Он меня достал. – Он взял у проходившего мимо официанта два бокала шампанского, осушил один, а другой предложил ей.

Она покачала головой. Алекса никогда не была способна оценить вкус виски или вина. То есть, вкус шампанского ей нравился, но не вызываемая им головная боль. В свое время Саймон поставил своей задачей научить ее "расслабляться" (его выражение), но, когда дело коснулось наркотиков и спиртного, он потерпел поражение. От марихуаны ее тянуло в сон, к тому же Алесе был противен ее запах. От алкоголя ее тошнило. Более серьезные наркотики просто пугали ее. В этом пункте, как во многих других, они согласились не соглашаться.

Саймон пожал плечами и выпил второй бокал сам.

– Отличный прием! – небрежно бросил он, словно они были обычными гостями.

Он зажег сигарету, и усмехнулся, полуприкрыв глаза при затяжке. Алекса была уверена, что это, как и многие другие свои жесты он позаимствовал из фильма. Иногда, поздно вечером, глядя телевизор, она видела актера, исполняющего сцену, заставлявшую ее подумать: " Так вот где Саймон это подцепил". В данном случае, хоть она и не была уверена, ей вспомнился молодой Жан Габен.

Она прекрасно знала, что он делает – подавляет ее, испытывает, как обычно, насколько далеко можно с ней зайти. Ну и черт с ним! – подумала она, но проблема была в том, что от одной м ы с л и не было никакой пользы, а высказать это вслух было довольно трудно для девушки, которая выросла в доме, где имя Господа никогда не произносилось всуе, и, конечно, никогда не чертыхались.

Она потратила несколько недель, готовя для него этот прием, а он весь вечер избегал ее. Почему бы при начале приема ему не поцеловать ее и не сказать, какую прекрасную работу она проделала? Она знала ответ – ему нравилось третировать ее. И почему она все это терпит? Здесь ответа она не знала, и порой это приводило ее в бешенство.

Когда-то – совсем не так давно – она была влюблена в него, была даже способна убедить себя, что и о н ее любит. Теперь они жили раздельно, и временами проводили вместе ночь, словно не в силах расстаться со старой привычкой. Ей следовало это прекратить, начать все сызнова, найти новую работу, нового мужчину, но несчастная жизнь с Саймоном была знакома и удобна, как поношенная обувь, которую никак не можешь заставить себя выбросить. Они были как старая супружеская пара, притерпевшаяся к недостаткам друг друга. Может, это потому, что она не встретила настоящего мужчину? П о к а, добавила она без особой уверенности.

– Очень рада, – резко сказала она – деликатничать с Саймоном было пустой тратой времени.– Теперь, когда я знаю, что ты считаешь прием отличным, я могу вздохнуть свободно.

– Я хотел сказать тебе комплимент.

– Простое "спасибо" два часа назад было бы уместнее.

Он вздохнул.

Я мучаюсь, а могла бы хорошо провести время, мрачно подумала она, глядя прямо перед собой, как деревянный индеец у табачной лавки, пока Саймон целовал ее в щеку.

– Я тебе говорил, что ты сегодня потрясающе выглядишь?

– Нет, – ответила она, желая, чтоб это ее не волновало.

– Ну, так говорю. – Он одарил ее улыбкой в лучшем стиле Тайрона Пауэра в фильме "Свидетель обвинения". – Послушай, извини. Я был очень занят. Я поговорю с тобой позже. Побеседуем как следует после ужина, только ты и я. Проведем вместе весь вечер.

Скажи "нет", твердила она себе, но вместо этого, как обычно, покорно ответила "Может быть", вмиг возненавидев себя. Она знала в чем ее проблема – она вложила в Саймона за минувшие два года так много душевной энергии, что не могла позволить себе уйти, и явно неспособна начать все сначала с кем-нибудь еще. Не потому, что она не встречала других мужчин – просто ее резервы были истощены, силы временно исчерпаны. Она часто уверяла себя, что была бы счастливее, проводя ночи дома, у себя на квартире, с книгой, или перед телевизором, и отчасти была права – в каком-то смысле она не была бы так н е с ч а с т н а, как с Саймоном. По правде, когда она была одна, ей хотелось быть с Саймоном, а когда она была с Саймоном, ей хотелось оказаться одной.

– Отлично, – сказал Саймон, как будто она согласилась, и слегка обнял ее.

– Саймон, я не уверена.

– Ну, в любом случае, поужинаем, Алекса. Нам же нужно поесть, верно?

– Я не уверена, что вынесу сегодня большое общество. Разве что мы пойдем туда, где тихо.

– Абсолютно! – с энтузиазмом воскликнул Саймон. – Готовься! – На миг он умолк, нахмурившись, точно что-то забыл. – Черт, – он театральным жестом хлопнул себя по лбу. – Совсем выпало из памяти. Парочку человек я о б е щ а л позвать с собой.

– Сколько, сколько? – спросила она, чувствуя себя дурой, за то, что позволила себе думать, будто Саймон согласится на тихий ужин наедине. Даже в разгар их романа он любил быть в центре компании, и как ей было хорошо известно, привычки не изменил.

– Просто пара старых друзей, ты их знаешь. Мы быстро перекусим и рано с ними расстанемся. Обещаю. Ну давай, веди себя спортивно.

В конце концов, сказала она себе, почему нет? Она могла бы встретить кого-нибудь еще во время приема, если бы приложила усилия, и наметить ужин в другом обществе, если б подумала об этом раньше, но, как обычно, она не постаралась, а сейчас уже слишком поздно. Альтернативой было вернуться домой, раздеться и попытаться домучить книгу, которую читала уже месяц во время бесплодных порывов к самоутверждению. Кроме того, она всегда она всегда отзывалась на призывы к ее лучшим чувствам, и Саймон хорошо это знал.

– Ладно, – ответила она, сознавая, что уже сдалась. – Если это не затянется допоздна. – Она понимала, что торговаться с ним – пустая трата времени. Одним из коренных отличий между ними то, что они жили как бы в разных временных поясах. Саймон редко вставал раньше десяти, и еще реже ложился до трех утра, ее тянуло ко сну к одиннадцати, а просыпалась она в шесть. Алекса спросила себя, когда именно она начала составлять список различий между собой и Саймоном, и с грустью поняла, насколько длинным он стал.

Теперь, одержав победу, Саймон не замедлил воспользоваться преимуществами.

– Посмотрим, захочет ли к нам присоединиться Ферди де Гинзбург… Доминик Ставропулос, конечно, и Аднан Хуссейни, если он свободен. Если Аднан пойдет, лучше прихватить тех двух манекенщиц в прозрачных платьицах фасона "трахни меня". Как ты думаешь, Бенуа де Монтекристо пойдет?

Алекса оглянулась через зал на строгую, аристократическую фигуру директора Метрополитен Музея, который двигался от картины у картине с видом утонченного дворянина восемнадцатого века, обозревающего компанию прокаженных.

– Я с ним не знакома. Может быть, тебе лучше самому его спросить?

– Не вижу ли я определенный недостаток энтузиазма? – Саймон поднял брови. – Похоже, что так, – ответил он на собственный вопрос. – Или ты просто считаешь, что он будет там неуместен?

– Возможно. – У нее не было ни малейшего намерения помогать ему.

– В любом случае, постарайся. – Саймон, как обычно, читал ее мысли. – Будь хорошей девочкой. Ради Бога,Монтекристо едва за сорок! Он же не может проводить в с е свое время со старыми хрычами, вроде Артура Баннермэна, правда? – Он оглядел толпу. – Кстати, я вижу, о н не пришел.

– Кто?

– Баннермэн. -Я и не думала, что он придет.

– Ну и черт с ним. Говорят, он почти в маразме, и большую часть времени пьян до бесчувствия. Я слышал, Роберт пытается судиться с ним, пока он не оставил все состояние Баннермэнов Американскому союзу художников и архитекторов. Слушай, я пойду поговорю с Монтекристо, а ты позвони к Трампу и закажи нам стол, хорошо?

Она проследила, как Саймон пробился к Монтекристо, отметила галльскую манеру Монтекристо с извинениями пожимать плечами, когда он отклонял – как она и ожидала – приглашение на ужин – и спустилась по лестнице к телефону, гадая, почему она вновь позволила Саймону взять над собой верх?

В вестибюле, за большим резным столом, регистраторша проверяла приглашения, сверяясь с именами в списке. Алекса повернулась, чтобы открыть дверь в офис, когда услышала, как низкий голос произнес: -Б а н н е р м э н! Я уверен, что моя секретарша сообщила.

Этот голос разносился без видимых усилий. Не потому, что Баннермэн его повышал, просто в нем была особая звучность, из-за которой он мог перекрывать все другие разговоры, смешанная с выговором, казавшимся здесь в Нью-Йорке, слишком четким, словно он говорил на некоем экзотическом иностранном языке. Баннермэн говорил медленно, произнося согласные со взрывной четкостью, а гласные, казалось, готовы были длиться вечно. Цельное, раскатистое, старомодное, незнакомое сочетание звуков, безошибочно определявшееся, как патрицианское. " Ар-тур Бан-нер-мэн", – протянул он, словно давая урок произношения. В долгих, богато модулированных гласных слышалось эхо гарвардской манеры, но с таким голосом это просто представлялось следствием уверенности в себе, которое дает богатство и власть.