Жертвы Ялты - Николай Толстой

«Смерти я не боюсь, меня пугают пытки».

Ливен пытался уговорить коменданта лагеря спасти несчастного от репатриации. Поляки из другого лагеря предложили помочь: например, они могли бы доказать, что этот врач — украинец, живший западнее линии Керзона. Но комендант понимал, что сделать ничего не удастся, и весьма раздраженно приказал Ливену больше не поднимать этот вопрос.

— Вы ведь, Ливен, белогвардеец, — добавил он. — Если вы будете настаивать на этой безумной идее, вас и самого арестуют.

Несмотря на это предупреждение, Ливену удалось заинтересовать этим делом другого офицера, но тут ему неожиданно приказали выехать на судно «Дюшес оф Бедфорд» в Ливерпуль, и врач был репатриирован вместе со всеми.

Иные пленные, по рассказам Ливена, были людьми редкой душевной чистоты и доброты, какие встречаются только в России. Один солдат три часа простоял перед фасадом Йоркского собора, завороженный его красотой. Другой рассказывал Ливену о том, как в лесу на Украине повстречался с Богом. Незадолго до немецкого вторжения Господь предстал пред ним в образе старика и сказал:

«Спрячься, сын мой, ибо грядет сатанинское время».

Крестьянин послушался и таким образом, вероятно, избежал смерти. В Англии он беспрестанно поражался свободе и богатству тамошней жизни. «Как в раю», — повторял он. Однако МИД решил, что ему стоит дожить свои дни совсем в другом месте.

В лагере в Тирске был весьма беспокойный обитатель, по фамилии Шараватов. Сначала он был старостой лагеря, но его карьере помешало участие в волнении, которое организовал один татарин против коммунистов, укравших, по его утверждению, все лагерное мясо. Татарина перевели в лагерь для итальянских фашистов; в Тирске был назначен новый староста, а Шараватов, как другие пленные, стал работать на близлежащих фермах. Эта беззаботная жизнь его вполне устраивала, но все рухнуло в один прекрасный день, когда он увидел дочь местного фермера верхом на прекрасном коне. Это видение юности и красоты возникло перед ним среди ржавых листьев, запахов и туманов английской осени. Вряд ли он мог видеть что-нибудь подобное на бескрайних просторах России. Мимо него проносились на лошадях участники охоты. Но бедный Шараватов стоял как пораженный громом. Затем он беспробудно запил и как-то, лунной ночью, добрался до фермы. Утром военный патруль обнаружил в хлеву его бесчувственное тело. По лицу спящего бродила широкая улыбка; рядом, в соломе, валялись опорожненные бутылки.

Вспоминал ли Шараватов об аккуратных изгородях в деревнях вокруг Тирска, когда замерзал на Колыме? Являлась ли ему в тюремных снах дочь фермера, уверенно сидящая в седле, юная и задорная? И сколько раз нарушался этот сон звоном рельса, поднимавшего зэков? Впрочем, вряд ли Шараватову снились сны. Он ведь уже отличился в лагерном волнении против коммунистов. Его имя, вероятно, попало в черный список генерала Ратова, переданный на судно, которое везло его и тысячи таких же, как он, русских пленных в Одессу. И скорее всего, последнее, что видел Шараватов на земле, это ствол автомата, нацеленного ему в живот.

В Бексхилле, на побережье залива, тоже был устроен лагерь. Во время войны в этом курортном местечке было малолюдно. Большинство его обитателей разъехалось. В числе оставшихся были супруги Бэксхол, которые подружились с несколькими русскими пленными. Русские гости любили посидеть у камина с чашкой чая или сыграть в бильярд с Биллом Бэксхол ом. Они не переставали удивляться жизни английских солдат.

— Представляете, они каждую субботу чистят ботинки, наводят марафет и идут себе домой, — говорил пораженный Александр Коркин. — В Красной Армии мы считали счастьем побывать дома раз в полгода. В немецкой армии было сносно; но в Англии — просто житуха. Никто никого ни к чему не принуждает, никто не голодает, все добрые, приветливые, каждый живет как хочет. Да в СССР такое житье и представить себе трудно.

Коркин вполне сносно владел английским. Его родителей, крестьян, убили в 20-е годы коммунисты, а сам он пополнил ряды армии беспризорных, существование которой являлось неотъемлемой частью жизни довоенного СССР. Его другу, Федору Чернышу-ку, было 26 лет, и оба они часто говорили о том, какая ужасная участь ожидает их по возвращении в Союз. «Все капут!» — подытоживал Федор эти рассуждения.

После долгих бесед с новыми друзьями Бэксхол начал понимать, что эти страхи — не пустые слова. А ведь в тогдашней атмосфере союзничества далеко не всякий мог осознать, что в России у власти стоит правительство, которое, захватив власть силой, в буквальном смысле слова объявило войну своим собственным гражданам. Новые друзья Бэксхола были люди простые, политика их не интересовала, о своей жизни на родине они рассказывали просто, ничего не преувеличивая и не скрывая, и эти бесхитростные истории глубоко запали в душу англичанина.

Во время встречи Рождества 1944 года пленные спросили Бэксхола, не может ли он помочь им остаться в Англии. Разумеется, возможности Бэксхола были весьма ограниченны. Тем не менее 1 января 1945 года он написал в министерство внутренних дел Великобритании письмо, интересуясь

«процедурой, в соответствии с которой эти русские могли бы получить английское гражданство».

Сам того не зная, Бэксхол вызвал настоящий переполох в благородном семействе. Патрик Дин послал копию письма Генри Филлимору, прося его подробнее ознакомиться с делом. «Если, — писал он, — эти люди советские граждане — а так оно, скорее всего, и есть, — им придется репатриироваться, хотят они того или нет». Но необходимо было проверить все до мельчайших деталей, так как «с юридической точки зрения положение этих людей… несколько сомнительно, и именно частые запросы такого рода могут в конечном счете привести к неприятностям». Через пять дней МИД получил сообщение от чиновника военного министерства:

«В соответствии с договоренностью по телефону, прилагаю к сему перевод прошения, подписанного 42 советскими гражданами из трудовой роты 631, о том, чтобы английское правительство оградило их от репатриации в Россию. Прилагаю также копию рапорта офицера… Поскольку эти люди признали себя советскими гражданами, мы полагаем, что они будут репатриированы в Россию независимо от их желания. Пока же можно рекомендовать и впредь, как и раньше, содержать их в изоляции в вышеуказанной трудовой роте».

Очевидно, не слишком рассчитывая на помощь Бэксхола, Коркин, Чернышук и их товарищи сами обратились в министерство. А через несколько дней Бэксхол написал еще одно, более пространное письмо в министерство внутренних дел. Подробно описав надежды и страхи двух своих русских друзей, он предлагал предоставить этим людям кров, пока они не найдут работу. Профессия у них хорошая — они делают игрушки.

Но все усилия были, разумеется, тщетны. 8 февраля сотрудник МИД Джон Голсуорси писал сотруднику военного министерства майору Джеймсу:

«Спасибо за ваше письмо Дину… от 25 января относительно группы 42 советских граждан из трудовой роты 631, которые попросили о протекции английского правительства. Являясь советскими гражданами, эти люди, разумеется, должны быть репатриированы в СССР при первой же возможности и независимо от их желания. Более того, они сами признались в том, что перешли к врагу, чтобы воевать против союзников, и у нас нет подтверждений их словам, будто они сдались нам добровольно. Нам кажется, что они не заслуживают сочувствия, и мы полагаем, что наша главная цель — сделать все, чтобы из-за них не возникло никаких осложнений между нами и советскими властями. Если имеется опасность таких осложнений или если руководство лагеря проявляет к ним сочувствие, мы считаем нужным соответствующим образом проинструктировать ответственных лиц».

Одновременно Бэксхол получил короткий ответ из МИД, извещавший, что его просьба не может быть удовлетворена: русские находятся под советской юрисдикцией, вне английского контроля.

5 февраля Бэксхолы ждали своих русских друзей в гости. Их сын Роланд, как обычно, поехал за ними на велосипеде в лагерь, но найти их не смог. Мальчик обратился к часовому-канадцу, стоявшему у ворот, и тот протянул ему записку, в которой, с жуткими ошибками, было по-английски написано:

«Мистер Билл! Нас сегодня в 12 часов переводят в лагерь в 50 милях отсюда. Извините, что не можем прийти. Времени нет.

Это была последняя весточка от русских друзей; и только через тридцать лет Бэксхолы узнали некоторые подробности того, что произошло.

Петиция русских военнопленных возымела самые неожиданные последствия. Военное министерство запросило работников советской военной миссии, не считают ли они целесообразным включить в следующую партию репатриантов, которая тогда как раз компоновалась, «предателей из 631-й трудовой роты». («Предатели», разумеется, были те, кто подписал петицию и был изолирован от других пленных). Получив утвердительный ответ, военное министерство издало следующую директиву: