Белая субмарина: Белая субмарина. Днепровский вал. Северный гамбит - Владислав Олегович Савин

«Ринаун» набирал ход и одновременно поворачивал. Нет, не на контркурс, чуть не довернув: если до того мы шли на зюйд, оставляя немцев по правому борту, то теперь на норд-вест, сближаясь с джерри и обрезая им корму. Только я ничего не видел, сэр – лишь какие-то точки у самого горизонта, и то не уверен. Да и видимость была не лучшей – пасмурно, и дождь временами.

Когда прогремели наши первые залпы, на палубе кричали «ура». И наверное, попадали, как иначе? А затем попали в нас, и вот странно, мы сейчас были обращены к немцам левым бортом, а гуннский снаряд прошел сквозь надстройку и угодил в бортовую башню противоположную моей, на правом борту. После чего наш командир приказал убрать расчеты зениток с палубы, чтобы не терять зря людей. Хотя не думаю, что это было лучшим решением. Как оказалось после, пятнадцатидюймовые снаряды пробивали даже наш бронепояс, так что под палубой было совсем не безопаснее, зато ничего не видно.

Пожар в правобортовой башне никак не могли потушить, там еще стали рваться снаряды в кранцах первых выстрелов, выбивая осколками парней из аварийного дивизиона. Затем было еще одно попадание где-то в корме, но вроде ничего важного не задело. Мы всё время поворачивали влево, ну а джерри, наверное, делали то же самое, чтобы привести нас в сектор обстрела всем бортом. Как я это определил? Да по солнцу, сэр, всё ж можно было различить его среди туч. Если это так, то «Рин» и немец были похожи на карусель, или скорее, на двух дерущихся котов, гоняющихся за хвостом друг друга. И кажется, мы сокращали дистанцию. Да, это было так – я уже видел вспышки выстрелов на горизонте, это джерри стреляли по нам!

А после было попадание в машину. Или нет, сначала еще один снаряд попал в надстройки, посреди корпуса возник еще один пожар. И сразу после этого, наверное, следующим залпом, у нас полностью разрушило машинное отделение номер один, левый борт – взрыв, облако пара, страшные крики обваренных людей. И ход сразу упал, наверное, вдвое, ведь не работали оба левых вала. После чего нас, морскую пехоту, бросили тушить пожар, потому что аварийный дивизион понес потери, а мы были пока без дела и тоже обучены борьбе за живучесть, как весь экипаж. А пожары разгорались, и появился крен на левый борт.

Но мы тоже попадали, сэр! Помню голос по внутрикорабельной: «Мы хорошо им врезали, ура!» – наверное, с КДП дальномерщики разглядели. И точно, огонь джерри стал заметно реже – то ли у них одна башня вышла из строя, то ли возникли проблемы с управлением огнем. Это был славный бой, сэр, но и нам доставалось сильно. Еще один снаряд в машинное номер два, левого борта, разбило конденсаторы уже не работающих турбин из МО номер один. И пожар разгорался. А мы тушили, сэр!

Было очень тяжело. Пожар в отсеке, очень быстро становится жарко, как в печи, и нечем дышать, и еще дым, ничего не видно. А мы не были штатной аварийной партией, у нас не было ни кислородных аппаратов, ни асбестовых костюмов – да и мало бы они помогли, баллонов хватает на несколько минут, вы даже не успеете выскочить из задымленного и раскаленного лабиринта вверх на несколько палуб, когда кожа слезает с рук от прикосновения к поручням трапов. А пожар распространяется, легко можно оказаться в огненной ловушке, когда выход будет отрезан, и тогда благо успеть задохнуться раньше, чем сгореть заживо. А снаряды били в корпус, превращая в железное крошево – когда мне повезло снова оказаться наверху, это было… У меня друг ходил в Россию. Он говорил, у русских матросов есть песня: что-то там… «на палубу вышел, а палубы нет», – так и было на бедном «Рине», вместо палубы какое-то жуткое месиво из перекрученного обгорелого железа на несколько ярдов вниз! И за второй башней не было «скворечни» боевой рубки с КДП, наверное, снесло за борт прямым попаданием. Значит, все там погибли – и адмирал, и наш чиф, кэптен Пэрри!

Я не знаю, кто в эту минуту командовал кораблем, сэр! Наш лейтенант был еще жив, он приказал бежать к первой башне, плевать на пожар здесь, сейчас погреб первой взорвется, надо тушить! «Рин» уже кренился на левый борт, градусов тридцать, и оседал кормой, все башни прекратили огонь, и ход упал совсем, мы едва ползли. Не знаю, был ли курс выбран кем-то или просто сохранялся с тех пор, когда в рубке были еще живые. Передвигаться по изуродованой палубе было трудно, и это меня спасло, я не успел никуда добраться, когда «Рин» вдруг повалился на левый борт – и это был ужас! Помню башню, сорвавшуюся с катков, и остатки трубы, которые падают прямо на головы барахтающихся в воде людей. Не было приказа оставить корабль, и потому спаслись лишь те, кто в этот момент были наверху, а механики, трюмные, вся нижняя вахта, а также раненые в лазарете под бронепалубой, вместе с медперсоналом, так и остались замурованными в отсеках. А наверху было очень мало живых, ведь как я сказал, немецкие снаряды сносили там всё.

Нас тогда было сотня, или даже чуть больше – из тысячи трехсот человек экипажа. И мы видели «Гнейзенау», он прошел на восток мимо нас меньше чем в миле. И он шел довольно быстро и без видимых повреждений, это было страшнее всего. И даже то, что он не обратил на нас никакого внимания – значит, Тиле на нем не было, ведь тогда бы этот ублюдок нас бы не пощадил.

И больше мне нечего сказать. Кроме того, что наша броня с той дистанции пробивалась немецкими снарядами так же легко, как будто ее не было. Повреждения корпуса ясно показывали, что снаряды взрывались уже внутри броневой цитадели, пробивая палубу или бортовую броню. Парни после говорили, что «Рину», хорошему кораблю, но еще той войны, нельзя было сражаться один на один с новым линкором. Но тут я ничего не могу сказать, все же я не офицер.

Что было после? Больше суток в воде, сэр. Не знаю, как я выжил. А многим не повезло. Вода была холодная, и еще акулы – мне сказали, кого-то съели буквально за час до спасения. А нашего командира, кэптена Уильяма Перри, так никто и не видел, ни живым, ни мертвым.

Но я прошу, сэр, когда выйду из