Белая субмарина: Белая субмарина. Днепровский вал. Северный гамбит - Владислав Олегович Савин

До того, как началось, Джоунс обратился ко всем на мостике, сказав, что мы должны сделать это. Как на войне – надо уметь выжить, когда следует жить, и умереть, когда надлежит умирать. Потому что мы солдаты, принявшие присягу, и если мы подведем свою Империю, вместо нас умрут другие. Только что мы должны были лишь следить за джерри, до времени не вступая в бой – ведь на помощь нам идут и наша сильная эскадра, и еще янки. Но ситуация изменилась – и теперь «Ринаун» должен успеть стреножить немцев, нанести им повреждения, не позволить уйти от погони, ну а мы – дать ему время, разобраться с проклятой «акулой» Тиле один на один. Да, сэр, мы верили, что этот чертов пират и убийца там, в рубке «Гнейзенау», и теперь ему придет расплата за всё – если бы мы позволили ему уйти, это было бы неправильно, не по справедливости. И даже если мы погибнем, это хорошо, что джерри целых четверо – когда возмездие их настигнет, будет неплохо разменять старый «Ринаун» и легкий крейсер на три линкора и авианосец. Да, мы верили, мы ждали, что помощь придет вот-вот, еще минута, и над нами появятся самолеты, и подойдет флот, и наши, и янки, ведь по обе стороны океана все страстно желали рассчитаться с палачом Тиле, скормить его акулам или вздернуть на рею, как подобает поступать с пиратами, не признающими законов войны!

«Ринаун»? Мы слышали канонаду к норд-весту, она началась еще до того, как мы открыли огонь. Но никаких радиодепеш больше не приходило, и я не знаю, как там обстояло дело, нам вполне хватало того, что здесь, перед нами. «Ришелье» стрелял по нам полными залпами, а Джоунс лишь ухмылялся: «Плохо стреляют французики, а вот как бы “Шарнгорст” в нас не попал…» Я так и запомнил его на всю жизнь – на мостике, с сигарой в зубах, с презрением смотрит на море, где встают всплески от вражеских снарядов – истинный британский офицер!

И тут нас накрыло. Пятнадцатидюймовый снаряд упал у самого левого борта, разорвало обшивку, стала поступать вода, и наш ход сразу уменьшился. Нет, у нас не было страха, и даже желания прекращать бой. Кто же знал, что эти джерри так хорошо стреляют, они всё же не должны были так быстро в нас попасть? Джоунс скомандовал к повороту, и тут нас поразило сразу два снаряда, опять с «Ришелье», с очень малым интервалом – нет, это всё же был не один залп, выходит, джерри пристрелялись. Это было страшно, удары были такие, словно крейсер подорвался на минах, нас просто встряхивало, все одиннадцать тысяч тонн, Одно было в левый борт чуть позади второй башни, прямо под мостик – мы все попадали, как кегли. Второй снаряд попал в корпус у задней трубы, кормовое котельное отделение было полностью разрушено и затоплено, вода стала заливать отсеки – однако странно, я отчетливо помню, дифферент был на нос. А самое страшное, у нас резко упал ход, и корабль гораздо хуже стал слушаться руля, мы не могли спрятаться в дыму, а немцы пристрелялись, и теперь каждый залп их давал накрытия с попаданиями! Нас будто исколачивали кувалдой, прикованных к стенке, помню доклады: «Пожар на корме», «Пожар в первой башне», «Третья башня повреждена, не может стрелять»… Сколько всего снарядов в нас попало? Не помню, то ли шесть, то ли восемь. Меня сбросило с мостика – помню, как я пытаюсь подняться. Очень больно, всё в крови, я не знаю, кто надел на меня спасательный жилет, благодаря которому я и остался жив. Затем палуба вдруг резко накренилась, и я оказался в воде, мне просто повезло, что не накрыло бортом, когда корабль перевернулся, какое-то время я видел его днище в волнах совсем рядом, как спину кита. И еще кто-то плавал в воде, шлюпок не было ни одной, плотиков лишь два или три.

А после немцы прошли прямо по нам. Мне повезло еще раз оказаться в стороне, потому что я был ранен и слишком слаб, чтобы плыть, а многие стремились сбиться в кучу у плотиков, кажется, их даже сцепили вместе. И «Ришелье», не снижая ход, прошел точно по ним, затягивая под винты, и с его борта стреляли по воде, я видел трассы очередей. Но меня не заметили… А после появились акулы. А затем я потерял сознание и очнулся уже на борту «Норфолка», в лазарете.

(Из 800 человек экипажа крейсера «Ливерпуль» спасено всего одиннадцать. Из офицеров в живых остался один лейтенант Мейл.)

Сержант морской пехоты Уильям Пенн, линейный крейсер «Ринаун».

Из протоколов следственной комиссии Адмиралтейства

Мы все честно исполнили свой долг, сэр. Как учил нас чиф, кэптен Уильям Перри. Мы все гордились, что у нас такой командир, кавалер ордена Британской империи – за тот бой у Ла-Платы, да, именно сэр Уильям Перри стоял на мостике «Ахиллеса» в том славном бою против «Адмирала Шпее».

Обычно моряк ждет увольнения на берег. Но я помню, как в тот день, когда мы должны были выйти в тот поход, любой из экипажа счел бы приказ остаться за наказание, так всем нам хотелось отомстить этому кровавому ублюдку Тиле. Откуда все знали – не знаю, сэр, может кто-то шепнул кому-то, но знали все. И представляли, как этот урод пляшет на рее, как в старые добрые времена. А как все на «Ринауне» воспряли духом, когда под вечер четвертого октября мы наконец настигли немцев? Ведь этот гунн, «Гнейзенау», однотипен с «Шарнгорстом», правда, мы что-то слышали о его перевооружении, но ведь и мы не какая-то «Айова», а славный боевой корабль Королевского флота с самым лучшим командиром и экипажем!

Мы рвались в бой, сэр! И жалели, что вместо того, чтобы немедленно сражаться, идем рядом. Нет, мы понимали – тут не нужно даже быть офицером, чтобы сообразить – что мы ждем кого-то еще; говорили, за нами идут и «большие парни» из Скапа-Флоу, и янки, имеющие к ублюдку Тиле еще больший счет. Ну что ж, чести и славы должно было хватить на всех!

Боевую тревогу объявили где-то в половине седьмого. Я был приписан к зенитно-противоминной башне номер два левого борта[62]. Над нами летал «кондор», мы сделали три залпа – не попали, но отогнали. После, раз уж все были разбужены стрельбой, объявили завтрак, но мы даже не успели его спокойно завершить. Второй раз тревога была объявлена сразу после семи,