Совьетика - Ирина Маленко

Вот о чем думала я по дороге – хотя вслух я тогда все еще никому бы в этом не призналась. Почему нет? А потому, что назвалась груздем – полезай в кузов. А иначе грош тебе цена…

Племянника Пата в пабе я узнала сразу. В жизни он был похож на Ойшина еще больше. У меня даже сердце екнуло при виде его. Но только на секунду.

Пат смотрел на меня с явным волнением. Его красивое, но необремененное интеллектом личико выражало несложную гамму человеческих инстинктов. Было очевидно, что он воображал себе, что будет через несколько часов. Воображал – и нервничал, как бы не ударить в грязь лицом.

А я поздоровалась с ним – и поняла, что мне нужно будет выпить ну очень много для того, чтобы его мечта осуществилась…

… Наш разговор не клеился. Он и не мог клеиться – было с самого начала очевидно, что нам не о чем говорить. Только ему это не мешало, а мне – еще как.

– Давай я тебе еще коктейль закажу! – предложил Пат. Что еще он мог предложить?

В голове у меня уже кружилось, но он не стал от этого ни капельки привлекательнее. Я успела выслушать с десяток идиотских историй о том, как они с дружками и подружками блевали с перепою на Майорке. Обо всех физиологических подробностях поведанного им я лучше умолчу. При этом сам молодой человек был абсолютно уверен, что рассказанное им было невероятно смешно.

Я криво улыбалась, но он был уверен, что произвел на меня неотразимое впечатление. Скорее всего, потому что Пат уже был близок к своей майоркской кондиции.

Я еще раз посмотрела на него. Он был хорошенький, с его голубыми глазами и длинными ресницами, юный и чисто физически, наверно, привлекательный. Но я не чувствовала к нему ничего, кроме растущего отвращения.

И когда за очередной кружкой пива он сказал:

– Я далеко пойду по жизни. Вот увидишь, на меня другие будут работать, а я- кататься на яхте на Майорке… знаешь , такой, как у Эдди Ирвайна? Не собираюсь жить так, как мой папаша (my old man)…или дяди мои…,- я его не дослушала.

– Извини, Пат, подожди меня тут минуточку… Я сейчас вернусь. Мне надо привести себя в порядок.

С этими словами я направилась в сторону туалета. И спросила тихонько барменшу:

– У вас здесь нельзя выйти на улицу с черного хода?

Она посмотрела на пьяного ребенка и понимающе кивнула.

…Через 10 минут я уже сидела в автобусе до дома. А племянник Пат так и остался ждать меня в «Короне»…. Не удивлюсь если он все еще сидит там.

Не могу я так. Потому что я – Совьетика.

****

…А чувство одиночества все не проходило и не становилось меньше – как ни старалась я занять себя чем-нибудь полезным. И таким, чтобы больше ни на что не оставалось сил. Почему-то то, что так помогло мне в свое время – в 20 лет – на этот раз не срабатывало. Это только глубже убеждало меня в том, что Ойшин и был той самой, предназначенной мне свыше моей половинкой. И тем досаднее было, что он не понял того, что было так очевидно мне.

«Свою голову всем не приставишь»- пыталась внушить себе я. – «Такие вещи как семейная жизнь человек должен попробовать на собственной шкуре, чтобы понять». Совершенно очевидно же, что Ойшин понятия не имеет о том, что эта жизнь из себя представляет. Не имеет никакого опыта общения с женщинами. Что он просто-напросто сдался на милость первой попавшейся ему под руку особе женского пола – видимо, первой, кто обратил на него внимание после его выхода на свободу.

Будем откровенны: я очень жалела, что, например, я не стала с ним переписываться, когда он еще был за решеткой. Но я же ведь и не подозревала о его существовании!. И ревностью я бы это свое чувство не назвала. У меня не было ни грамма ненависти к везучей ирландской незнакомке: я слишком хорошо насмотрелась за эти годы, что представляет из себя среднестатистическая подруга ирландского республиканца. И стать такой я не захотела бы ни за какие коврижки. При всем моем к ним уважении.

После почти совершенного мной глупого поступка я разозлилась на себя и взяла себя в руки: правда, для этого мне пришлось два раза поплавать в холодном Ирландском море. Не знаю, каким чудом я тогда не заболела.Но это неважно, важен результат.

Охладившись, я хорошенько поразмыслила, что же делать дальше. И пришла к однозначному выводу, что не имею права давать волю своим эмоциям, когда на нас с Ойшином возложено ответственное поручение. Как ни тяжело мне было бы снова столкнуться с ним лицом к лицу, как ни стыдно- после нашего скомканного объяснения и «романа и не романа, а так, одного заглавия», сделать это было необходимо. И необходимо было сделать все возможное, чтобы личную тему в нашем с Ойшином общении никогда больше не поднимать.

В нормальной жизни, конечно, после такого я бы на глаза ему больше не показалась. Но в данном случае… Я просто перестала бы уважать себя, если бы так подвела товарищей. Неважно даже, по-настоящему это им нужно или нет.

Сказать все это было, конечно, легче чем сделать. Было бы гораздо проще, если бы у меня здесь был рядом хоть один близкий человек, духовно близкий – любого пола и возраста. Но их не было. Финтан, самый духовно мне близкий из всех знакомых мне ирландцев, по-прежнему ждал суда в далекой Латинской Америке.

Наступил очередной выходной. Дермот по-прежнему занимался где-то наглядной агитацией, и я даже и не подумала его больше беспокоить. Вместо этого сразу после работы в пятницу я пошла на пляж – укромный пляж рядом с нашей рыбацкой гаванью, на котором никогда никого не бывает, даже в самые жаркие дни. Он притулился под боком у гавани так, что большинство людей просто не подозревает о его существовании. Я сама открыла его для себя случайно.

Был май, горы покрылись ярко-желтыми цветами утесника – так, что глядя на них, хотелось петь песенку из моего далекого октябрятского детства:

«Выглянуло солнышко, блещет на лугу,

Я навстречу солнышку по траве бегу,

И ромашки белые рву я налету,

Я веночек сделаю, солнышку вплету!

Радостно весёлая даль меня манит,

Надо мною радуга весело блестит,

У ручья под ивою слышу соловья,

Самая счастливая в этом мире я!»

Но когда я мысленно начинала петь эту незатейливую песенку, мне становилось еще тоскливее. И не только и даже не столько из-за Ойшина. Просто в душе моей вот уже больше 10-и лет зудит незаживающая рана: рана от того, что больше нет моей страны. Рану эту не излечить ни одному доктору, даже освободительных наук. Она напоминает о себе постоянно -как ни старайся загнать ее в глубь подсознания вместе с воспоминаниями, в целях элементарного душевного самосохранения. Она ноет не только к плохой погоде. И раневая инфекция от нее расползается все дальше и все глубже по всему моему существу. Эта постсоветская гангрена гложет меня изнутри не переставая. Обезболивающие средства помогают от нее лишь на короткое время. Она не перестает нарывать, и к ней не приложишь пластырь. Эту рану не лечит время. Она хроническая.

Я запаслась курточкой и решила провести на берегу всю ночь. Чтобы потом всю субботу отсыпаться дома и больше ни о чем не думать. А там уже и до понедельника недалеко.

В конце концов, кто сказал, что я не выдержу досидеть здесь до рассвета? Когда-то дома мы встречали рассвет – по старинной традиции, на Петров день в июле. В деревнях эта традиция была сильнее, чем у нас в городе, но к нам переехало на жительство столько деревенских, что и в городах не спать в эту ночь стало делом обычным. Некоторые молодые люди хулиганили, чтобы не заснуть – правда, конечно, не с таким размахом, как в Северной Ирландии, а по мелочам: например, слегка сдвигали какой-нибудь памятник с постамента. (У нас в городе такая участь постигла один раз военный памятник – настоящую «Катюшу».) Так что у милиции в эту ночь хлопот хватало. Но как правило, обходилось без жертв и разрушений, а виновные получали свои 15 суток и успокаивались…

В мае дни в Северной Ирландии очень длинные. Почти белые ночи, но ночь как таковая все-таки наступает. К тому времени, когда на городок начали опускаться сумерки, я начала замерзать, несмотря на курточку, но решила-таки не сдаваться. Где-то неподалеку в сгущающейся сиреневой мгле весело гомонили тренирующиеся к соревнованиям на звание местного чемпиона по потрошению селедки. «В нашем городке тоже есть таланты!» было девизом этого конкурса…

И тут вдруг, как гром с ясного неба, зазвонил мой мобильник! Это был тот человек, с которым меня в свое время познакомила моя знакомая воинственная дублинская феминистка. Он даже один раз ночевал у нас дома – когда возвращался из Южной Африки и переутомился с дороги, но от него не было после этого ни слуху, ни духу 2 с лишним года. Киран Кассиди. Тоже республиканец. Водопроводчик. Высокий, худой как щепка, в очках. Некрасивый, но очень обаятельный.

– Можно я приеду к тебе на выходные? – не совсем тактично с места в карьер начал он. После двухлетнего молчания! В другое время я бы удивилась. Возможно, даже спросила бы у него что-нибудь резкое. Но under current circumstances … Никогда я еще ни одному звонку не была так рада, как этому! Казалось, он был мне послан самим провидением.