Совьетика - Ирина Маленко

Дермот однозначно одноклеточным не был. Я часто обращалась к нему за советом по самым вопросам и уважала его мнение. В интеллектуальном плане не хочу сказать о нем ничего дурного. Насчет Ойшина у меня не было такой уверенности. Да, очевидно, что он успешно функционировал в рамках своего жизненного призвания – на поприще революционера-практика. В то же время я понимала, что вряд ли смогу вести с ним дискуссии на темы земельной политики эфиопского Дерга . Но это меня ни капельки от него не отталкивало. Зато представьте себе, сколько всего знал он в других областях – да мне еще было чему у него поучиться!

Когда-то классе в 6-ом я здорово перепугала одну из наших почетных гостей в школе – женщину-делегатку очередного съезда партии, задав ей из зала вопрос, какое впечатление на нее произвело выступление там Алды Грасы ду Эшпириту Санту, гостьи съезда из Сан-Томе и Принсипи. Но я не собиралась проделывать с Ойшином ничего подобного. Не его вина, что он не получил здесь нормального образования. Да его здесь практически ни у кого нет! Главное – чтобы у человека была тяга к знаниям, жажда их. Самое главное – уметь думать, а накопленное количество знаний – это дело наживное. И я верила, что вместе он и я – вместе мы будем способны перевернуть мир!

На пляже было холодно. Несмотря на всю окружающую меня красоту. Мне очень хотелось искупаться, чтобы охладить свою голову, но это здесь и летом-то проделывают лишь самые отчаянные. К слову, голова моя быстро охладела и безо всякого купанья: минут двадцать сидения на песке – и у меня уже зуб на зуб не попадал. А еще я позавидовала мусульманкам, с их покрытой головой – им не надо мучиться мыслями о том, что их голова от ветра вот-вот начнет выглядеть как у петуха под коленкой…

Вот так я сидела и стучала зубами. Людей вокруг почти не было. Иногда кто-то выгуливал собачку, иногда кто-то пробегал трусцой.

Я потеряла всякое чувство времени, когда наконец у меня за спиной послышались его неспешные шаги. Я узнала бы их музыку даже с закрытыми глазами.

– Здравствуй!- сказал Ойшин, протягивая мне руку и улыбаясь как ни в чем не бывало – словно это не он рассказал Дермоту то, чего рассказывать не следовало.

– Здравствуй! – мне показалось, что во рту у меня раскинулась пустыня Сахара.

– Ты хотела меня видеть? – дело в том, что обычно-то мы виделись в выходные, а на этот раз был понедельник. – Что-нибудь случилось?

“Случилось,»- хотела сказать я. – «И уже давно. Я очень люблю тебя». Но вместо этого сказала:

– Ничего не случилось. Просто я возвращаюсь из командировки и решила воспользоваться тем, что я в Дублине… Я нарушила какие-то твои планы?

– Нет, все в порядке. Просто я тоже скоро начну работать и тогда уже не смогу встречаться с тобой посреди недели…

Он выглядел таким гордым, когда сказал мне, что нашел работу, отметила я про себя. Бывшему политзаключенному было нелегко устроиться на работу даже в качестве столяра. Милый, бедный – и такой замечательный Ойшин!…

– Просто я хотела с тобой поговорить,- сказала я, чуть подвигаясь к нему – буквально на миллиметр. Ойшин даже не дернулся. – Ведь у нас обычно никогда не бывает времени для разговоров.

– С удовольствием, – сказал он,- А о чем?

Нет, он все-таки неисправим! «И это все о нем и 5 минут о погоде»,- мелькнуло у меня в голове.

– Да уж не о погоде, конечно… Просто мне хотелось поделиться с тобой… Ты спешишь?

– Да вроде бы нет ,-он присел со мной рядом.

И я начала рассказывать Ойшину, что значит для меня его страна. Как я в 14 лет сидела на крыше на пару с пауком-ткачом-троглодитом, окруженная цветущей сиренью, и мечтала спасти Бобби Сэндса. Я описывала ему, как я прошла свой путь до них – и надеялась, что он поймет сам, без моих слов, как много он для меня значит.

«Я хожу, не смея

Волю дать словам.

Милый мой, хороший,

Догадайся сам!»

Ведь я все-таки оставалась советской женщиной. Мы не привыкли сами объясняться в любви и уж тем более прижимать мужчин в буквальном смысле слова к стенке, как это делают раскрепощенные танкоподобные ирландки.

– Можно, я скажу тебе, о чем я мечтаю, только ты надо мной не смейся? И не думай, что я только лишь фантазерка и мечтательница.

– Давай, – сказал Ойшин, – Я не буду смеяться.

– Больше всего на свете я хотела бы быть принятой в ваши ряды. По всем правилам,- сказала я, на ходу осознавая, насколько действительно наивно и мечтательно это должно было звучать со стороны. – Если бы это только было возможно!…

– Надо нам сначала закончить дело, которым мы с тобой занимаемся, – сказал Ойшин серьезно,- А там посмотрим. Я не могу тебе ничего обещать, это не от меня зависит, но на свете нет ничего невозможного. Вот смотри, ведь мы с тобой родились и выросли в разных уголках земного шара. И тем не менее, все-таки встретились.

При этих словах его сердце мое застучало словно барабан в песне «Ночной полет к Венере». Все быстрее и быстрее и быстрее….

– Ну, а как там наши дела? – продолжал Ойшин,- Новости какие есть?

И вернул меня на землю…. Я взяла себя в руки.

– Новости неплохие. То, о чем мы говорили в прошлый раз, сделано. А еще поговаривают в народе, что одна ужасная русская женщина коварно положила глаз на одного из ваших лучших бойцов… И бессовестно держит его на мушке.

Ойшин вспыхнул до корней волос.

– Я…

– Ты, ты, голубчик,- во мне вдруг проснулась Лида Басина, – Sniper at work . Если тебя действительно так волнует, как я к тебе отношусь, неужели не мог спросить меня саму? Это было бы лучше, чем обсуждать меня за глаза с непосвященным в тонкости нашей работы товарищем.

Ойшин покраснел и молчал как рыба.

– Мне из-за тебя устроили настоящий допрос, товарищ Маузер. Хорошо, что я воспитывалась на книгах о пионерах-героях.

Краска все не сходила с его лица.

– Прости… Наверно, я не должен был ему…Ой, как неловко получилось!…

– Хорошо, что ты хоть сейчас это понял.

Я все ждала и ждала, что Ойшин спросит, ну так как же я к нему отношусь, но он не спрашивал. И во мне словно что-то надломилось. Меня понесло в карьер.

– Ойшин,понимаешь, я устала. Так устала быть для вас экзотическим животным в зоопарке, на которое с интересом сбегаются посмотреть и о котором потом так же быстро, по-ирландски забывают. Я хочу, чтобы ко мне относились просто как к человеку, понимаешь? Безо всяких эксцессов.

Мне вспомнился бывший республиканский мэр одного из здешних городов, который, когда ему представили меня и спросили, не встречался ли он со мной раньше, галантно ответил: «Нет, если бы я увидел такую женщину, как Вы, я бы обязательно это запомнил!» Вспомнилась вся моя «трофейная»- без единого выстрела- вереница «симпатичных стариканов», и мне захотелось зареветь в голос. Зачем, зачем мне их внимание; зачем мне все это, когда вот он – и…

– Если ты еще до сих пор не понял, то… Неужели ты думал, что Дермот поможет тебе понять? – сказала я так тихо, что Ойшин меня с трудом расслышал.

Он вскинул на меня свои голубые глаза так, словно не поверил собственным ушам. Сейчас в них не было такой типичной для него иронической смешинки. Вместо этого я увидела там недоверие – которое тут же, на моих глазах сменялось озарением. Он наконец-то понял. Я это видела по его лицу. Понял, но все еще боялся до конца в это поверить.

«Хороший ты мужик, но не орел», – подумала я словами из фильма.

Так мы стояли – оба красные, смущенные – и не глядели друг на друга. У меня все еще было чувство, что вот-вот свершится чудо. С неба грянет гром, и разверзнется земля. Чудо было где-то совсем рядом. Оно бродило возле нас на цыпочках, тихонько заглядывая нам через плечо. Я видела его отблески в глазах Ойшина – когда он отваживался на секунду их на меня поднять. Его смущение начало передаваться и мне. А холодный соленый ветер продувал нас насквозь….

Неожиданно я ощутила как невидимое, невесомое чудо, возникшее между нами, испаряется, тает, утекает сквозь пальцы – непонятно отчего и непонятно куда. Ойшин засуетился, замялся, весь, казалось, съежился, чтобы казаться меньше.

Чувствуя, что он вот-вот уйдет, я шагнула ему навстречу и, сама не понимая, как я на это осмелилась, положила руки ему на плечи.

Его глаза буквально округлились от ужаса. Казалось, он перестал даже дышать.

– Что ты… что ты… я же почти женатый человек… – забормотал он.

Мое сердце оборвалось – так, как до этого оно обрывалось только один-единственный раз в жизни: когда я поняла, что бабушка прочитала в моем дневнике о том, что произошло между мной и Тадессе. С тех пор, как вы знаете, дневников я больше не веду…

– That wouldn’t make any difference for me , – вырвалось у меня чуть слышно. С горечью. И еще тише: – Неужели ты не можешь просто сделать женщину счастливой?

Это был крик моей души.

Он, конечно, не поймет, почему так. Подумает, что это я такая «развратная»! А оно – потому что я так сильно люблю его, что никогда и не рассчитывала на что-то большее, чем роман. Я просто не вправе обременять его своими трудностями. Да и какая из меня жена? У меня на плите пригорает рис. Я даже пыль со шкафа забываю вытереть. Это ты можешь понять, болван ты эдакий?!