Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй - Ланьлиньский насмешник

Псалом гласит:

Всем когортам грехов, что творимы людьми,От начала начал до сих пор нет изводу.От Чудесной горы[1419] разбрелися они,Утеряли великую первоприроду.В четырех видах жизней[1420] есть искорка будды[1421] —Приведет она всех к возрождениям чудным.Свое первое благодаренье[1422]шлем мы Небу с Землею за милость рождения.А второе шлем благодареньеЯсну Солнцу с Луною за дар озаренья.Наше третие благодаренье —всем владыкам земли и воды за их милость,А четвертое благодареньешлем отцу мы и матери, что нас вскормили.Наше пятое благодаренье —патриархам, Закон преподавшим глубоко,А шестое шлем благодареньедушам тех, чьи тела схоронили до срока…[1423]Мудрость величава во спасенье —Маха праджня парамита!!![1424]

Мать Сюэ кончила чтение. Шла вторая ночная стража. Юаньсяо, из покоев Ли Цзяоэр, подала чай. Потом Ланьсян, горничная Мэн Юйлоу, поставила на стол всевозможные деликатесы, фрукты и кувшин вина. Появился чайник с лучшим чаем. Ланьсян налила чашки супруге У Старшего, Дуань Старшей, Ли Гуйцзе и остальным гостьям. Юэнян велела Юйсяо подать четыре блюда печенья и сладостей. Чаем угостили и трех монахинь.

— После матушек наставниц пора мне спеть, — сказала Гуйцзе.

— Какая ты услужливая, Гуйцзе! — заметила Юэнян. — Покою не знаешь.

— Погоди, я сперва спою, — вмешалась барышня Юй.

— Ну и хорошо! — поддержала хозяйка. — Пусть барышня Юй споет.

— А после сестрицы я буду матушек услаждать, — заявила певица Шэнь.

— Что вам спеть, матушка? — спросила, наконец, Гуйцзе.

— Спой «Ночь темна, глубока», — заказала Юэнян.

Гуйцзе наполнила чарки, яшмовыми пальчиками коснулась струн лютни, потом неторопливо перекинула через плечо шелковый шнур, слегка приоткрыла алые уста, из которых показались белые, как жемчуг, зубы, и запела:

Ночь темна, глубока, не достичь ее дна.Надушила подушку, осталась одна.Все ждала, уж цветы озарила луна,Воцарилась незыблемая тишина.Будто вымерло все, а на сердце тиски.Заунывные стражи бьют ритмы тоски.Ты пришел наконец, хоть не видно ни зги,Вновь мы счастливы и неразрывно близки.

На тот же мотив:

Как меня ты хотел, изводил так и сяк,Над пыльцою порхал, как хмельной мотылек.Я — как лед, но огонь твой ничуть не иссяк,А лукавство мое новичку невдомек.Ты мой дух опалил, ты нутро мне обжег,И металл под тобой не растаять не мог.

На тот же мотив:

Ты везде только ищешь бездумных утех,Ты измучил меня безо всяких причин.Я спросила: «За что?» — А в ответ только смех!Ты все кутишь в ночи, я — сноси и молчи.Нынче снова мой пояс с улыбкой сорвешь,Чтоб бесчувственной мной овладеть в полусне.Только похоть в тебе, а любовь — просто ложь.Отвернувшись, прижмусь я к холодной стене.

На тот же мотив:

На лугах ловишь бабочек ты среди роз,А чистейшую яшму, обрек на мороз.Ты нектаром полей упоен полупьян,Чтобы страсть возбудить, ты идешь на обман.Я ударить хочу, но обидеть боюсь,Ревность в сердце тая, я тебе покорюсь.

Когда спела Гуйцзе, барышня Юй хотела было взять у нее лютню, но ее опередила Шэнь и уже водрузила инструмент себе на плечо.

— Я спою вам, матушки, то, что поется в последнюю луну, — «Повесила портрет»,[1425] — сказала и запела:

Сияют в праздник фонарейНа небе тысячи огней, …

— Довольно, пожалуй, — заметила, улыбаясь, Юэнян. Певица умолкла. — Так-то и вся ночь пройдет, а вы все петь будете.

Госпожа У Старшая вовсю задремала. Не дождавшись пения барышни Юй, она выпила чай и удалилась в покои Юэнян. Гуйцзе ночевала у Ли Цзяоэр, Дуань Старшая — у Мэн Юйлоу, монахини — у Сунь Сюээ, а барышни Юй и Шэнь улеглись на кан вместе с Юйсяо и Сяоюй. Старшую невестку У Юэнян положила с собой в спальне, но не о том пойдет речь.

Да,

Когда созвездие Ковшана третью повернуло стражу,Взглянул в окошко серп лунысквозь легкой занавески пряжу.

Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.

Глава семьдесят пятая

За десять лет, — ты только погляди,холмов могильных сколько поднялось!Всегда стезею праведных иди,не дожидайся до седых волос!И жизнь и смерть великий смысл таят,постичь его — обязанность твоя.Настанет час — возьмет тебя земля,миг оборвав земного бытия.Коль утвердиться в вере ты не смог,так что ж еще могло б тебя спасти!Ты распрощался с жизнью — вновь еекогда еще ты сможешь обрести?Опасный путь и непроглядный мракс кончиною перед тобой встают…Раздумывай над этим день и ночь,призвавши самого себя на суд.

В этом восьмистишии говорится о том, что за добро воздается добром, а зло злом и отплачивается. Возмездие следует неотступно, как за телом тень, как за речью эхо в долине. Вы скажете, что только посвятивших себя молитве и медитации ждет воздаяние, но разве не могут достичь просветления простые миряне, если они ведут праведную жизнь и у себя дома?! Кто чтит Будду, тому благоволит Он; кто творит имя Всевышнего, на того снисходит милость Его; кто читает Писание, тому открывается истина Его; кто сидит в медитации, тот вступит в пределы Буддовы; кто достигнет прозрения, тот ступит на путь Его. Однако нелегко это исполнить. Ведь столь многие прежде сделают, а потом раскаиваются или прежде каются, а потом делают. Так случилось и с У Юэнян. Хотя и творила она добро, читала Писание, чтила Будду и жертвовала монастырям, но не должна была она слушать эту проповедь, когда зрел плод в утробе ее. Родиться человеку бедным или богатым, мудрым или глупым, наслаждаться ли долголетием или рано умереть хотя и предопределяется жизненными силами отца и матери в момент зачатия, однако соблюдать предосторожность надобно и во время беременности. В старину беременная женщина не садилась с небрежной торопливостью и не ложилась навзничь, не слушала сладострастных речей и не глядела на соблазны, но услаждала взор свой золотыми и нефритовыми драгоценностями и слух свой — стихами, просила слепых музыкантов петь старинные песни. И рождались дети честные и красивые, вырастали умными и одаренными. Таков был завет роженицам Вэнь-вана — царя Просвещенного.[1426] Так что не полагалось У Юэнян слушать эту проповедь о перерождениях, потому что явится потом буддийский монах-старец, вселится во чрево ее, родится и в назначенный срок покинет мать, поскольку, увы, не сможет стать наследником рода.

Да,

Будущность — мрачный покров.Каков твой пунктир?Сутки — двенадцать постов.[1427]Исходен надир.

Однако не станем забегать вперед. В тот раз после чтения в хозяйских покоях «Драгоценного свитка о праведной Хуан» все разошлись на ночлег.

А теперь обратимся к Пань Цзиньлянь. Долго стояла она у калитки. Наконец появился Симэнь Цин, и они рука об руку вошли в спальню.

— Чего ж не раздеваешься? — спросила Цзиньлянь сидевшего на кровати Симэня.

Он обнял ее.

— Я зашел тебе сказать, — говорил он, широко улыбаясь, — что нынче я туда пойду ночевать. Дай мне узелок со снастями.

— Решил перед этой бабой щегольнуть? — заругалась Цзиньлянь. — Нет, арестант проклятый, меня улыбками не обманешь. Не окажись я у калитки, ты б себе преспокойно прошел, не стал бы спрашиваться. Загодя с вонючкой снюхался. Вот тебя туда и тянет. А мне думал рот заткнешь, да? Почему не послал служанку, почему ее заставил шубу принести, а? Еще раскланивается тут, прощения просит. Да за кого она меня, вонючка несчастная, принимает, а? Подразнить захотел? Ты еще при Ли Пинъэр готов был меня живьем закопать. Пока пустовало гнездо, я не ревновала.

— Будет уж тебе! — уговаривал ее, смеясь, Симэнь. — Разве она не попросила прощения? А ты все равно к ней придираешься.

Цзиньлянь некоторое время помолчала.

— Ладно, ступай, отпускаю, — наконец, проговорила она. — А узелок не получишь. Чтобы с вонючкой грязь разводить, а потом ко мне?

Симэнь долго выпрашивал. Наконец, она протянула ему серебряную подпругу.

— На, бери! — сказала она.

— Давай хоть это, — пролепетал он и, спрятав в рукав, направился, шатаясь, к выходу.

— Поди сюда! — окликнула его Цзиньлянь. — Скажи, неужели с ней на всю ночь останешься? Постыдился бы служанок. Не задерживай ее, смотри. Дело сделай и отпусти.