Жизнь волшебника - Александр Гордеев

Нина в недоумении – отчего эта необъяснимая срочность? Дома случилось что? Так ведь не было

ни телеграммы, ни письма. Отец и сам справляется с хозяйством. А почему это мама выглядит

такой измученной? Климат этот степной и знойный не подходит, или что?

Рано утром в день отъезда мать и дочь как-то не очень тепло чаюют на кухне. Нина делает ещё

одну попытку уговорить маму пожить у них хотя бы ещё денька три. «Денька, – печально и горько

усмехается про себя Гуляндам Салиховна. – Это для тебя деньки, а для меня днищи». Приездом

матери Смугляна разочарована. «Ах, мамочка, – думает она, – ругаться и брюзжать ты мастерица,

а вот реально помочь не хочешь».

Потом Гуляндам Салиховна целует спящих внуков, и Роман везёт её на мотоцикле к автобусу.

Тёща сидит в коляске, боясь ездить сзади. На коляске нет стекла, снятого, чтобы было удобней

возить фляги с водой. Чемодан поэтому лежит сверху, и Гуляндам Салиховна придерживает его

обеими руками. Автобус ещё не подошёл, надо подождать. Они останавливаются в стороне от

кучки пассажиров. Роман, не слезая с мотоцикла, снимает чемодан и ставит рядом. Тёща сидит

задумчиво, потом кладёт ладонь на его колено.

– Вот и закончилось для меня моё маленькое счастье, – вдруг надтреснуто произносит она.

Удивительно, что она говорит лишь о себе. Она не помнит проблем дочери, а его не осуждает

ни за что. Значит, и впрямь её захлестнуло с головой.

Роман не знает, что ответить. Наверное, и не надо ничего. Хорошо, если бы здесь, на остановке,

она снова превратилась в ту тёщу, какой приехала. Хватит с них и того, что было. А ведь, пожалуй,

понятно, почему это случилось с ними, с родственниками. Да как раз потому, что родственниками-

то они себя не воспринимали. Они всегда оставались чужими, всегда были на отдалении, не

испытывая друг к другу никаких родственных чувств. Вот пустота и заполнилась…

– А ты сейчас так спокоен, – глядя на него снизу, тихо жалуется она. – Ты действительно

дьявол. Дьявол с голубыми, холодными глазами. Так равнодушно может смотреть только он. Все

эти дни я пыталась понять свой поступок, и вот сейчас, кажется, поняла. Ты грешен и тёмен

насквозь – грешен уже по самой своей сути. Грехи для тебя – обыденность. И потому рядом с

тобой легко быть грешной и самой. То же самое, видимо, происходит и с другими, кто

приближается к тебе. И вот тебя-то я, дурочка, приехала наставлять на путь истинный… Смешно…

– Пусть будет так, – соглашается Роман, чувствуя, что в её словах есть какая-то нехорошая,

неприятная правда, которая ему, как ни странно, даже льстит.

Когда подходит автобус, он подхватывает теперь уже лёгкий её чемодан, подносит к дверям.

Гуляндам Салиховна поворачивается к нему. На её лице каша эмоций: вина, раскаяние, любовь,

безнадёжность… Зато его взгляд вполне определён – там холод и лёгкая насмешка. Чёрные глаза

его молодой тёщи блестят в утренних сумерках, и она поспешно скрывается от его голубого

взгляда в глубину автобуса с ярким нутром.

Роман идёт к мотоциклу. На улице свежо и бодряще. Ему хочется зевнуть и сладко, облегчённо

потянуться. И он делает это с большим наслаждением. Конечно же, она наблюдает за ним из окна.

И он даже знает, что думает она, видя его свободное потягивание. «Дьявол», – конечно же, думает

Гуляндам Салиховна.

А на душе всё же как-то не уютно, совсем не уютно… *12

400

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ВОСЬМАЯ

Жёлтый мешок с изумрудной травой

Последней отары нынешнего сезона не хватает и до обеда. Стригали радостно оживлены и

взволнованы, ожидая какого-нибудь торжества и поздравлений начальства. Состояние даже чуть

непривычно: ещё и обед не наступил, а работы уже нет. «Неужели всё, отработали?» – радуются

стригали пустоте, будто какому-то обретению. Так где же это начальство, чёрт его задери?! Чем

занять-то сейчас себя?

Однако заменяя сразу всё начальство, на которое сегодня хотелось бы победно, дерзко и

весело взглянуть, между рядами проходит сутулый, грустный зоотехник и сообщает, что собрание

намечено на завтра. Итоги стрижки руководство не радуют: план не выполнен. Так, а при чём здесь

стригали? Что на овцах наросло, то и сняли, работали-то всё равно как могли хорошо. Но

расстроенному начальству не до человеческих тонкостей. Короче, собрание завтра. Что ж, завтра

так завтра.

А назавтра на собрание приходит пять человек. Настроение уже не то, иссякло. Сегодняшнее

новое утро как раз тем и хорошо, что про стрижку можно и не вспоминать.

Тоня, как она давно уже намечала, уезжает после стригального сезона гостить к родственникам

в Читу. Конечно, оторваться от Романа ей нелегко, а с другой стороны ей хочется просто отдохнуть

от их непростой ситуации, взглянуть на неё с расстояния.

Штефан, перестав быть стригалём, остаётся в должности сторожа. На стрижке высятся горы

непрессованной шерсти, много работы и у электриков, демонтирующих своё хозяйство до

следующего сезона.

Беспокойство Нины после окончания стрижки чуть стихает. В рабочие дни Роман и Тоня всё

время будто в одном пучке, поэтому был страх: как бы не привыкли друг к другу, не сжились…

Однако и теперь весёлого не много. Раньше муж всё время был как на взводе, обострённы,

мучающий, живо. На волне этого подъёма он и дома, просто фонтанируя энергией, нередко был

ласков и внимателен. А теперь, отключенный от Тони, он тусклый, как матовая лампочка, весь в

себе.

– Тебе плохо, потому что нет Тони? – обиженно спрашивает Нина.

Конечно, так оно и есть, но попробуй-ка признайся в этом словами.

– Не обращай внимания, – отмахивается Роман, – я и сам ничего не пойму.

Зато Смугляна всё понимает и больше не пытает его. Кажется, он и впрямь запутался в себе.

Что ж, это даже хорошо – кто знает, в какую сторону выпутается? Вдруг из леса своих блужданий

выйдет к ней? Главное, что сейчас он не видится с Тоней – возможно, их отношения так на нет и

сойдут. С момента увлечения мужа той соплюшкой – городской толстой Зинкой – внутренние

горизонты Нины расширились. Муж, провозгласив однажды, что не может один человек полностью

принадлежать другому, лишь помог ей, и без того всегда тяготеющей к свободе. Вот и хорошо, что

не может: раньше собственная податливость на всякую мужскую ласку вызывала стыд, но теперь,

оказавшись поддержанной и оправданной, Смугляна знает, что, в общем-то, она не обязана

полностью принадлежать и самому провозглашателю этого принципа – своему мужу, Роману

Мерцалову. Все её новые выводы без сучка и задоринки согласуются с прежними убеждениями: