Кафедра и трон. Переписка императора Александра I и профессора Г. Ф. Паррота - Андрей Юрьевич Андреев

«Благодарю Вас сердечно за то, что содержалось в Вашем письме; оно меня взволновало и тронуло. Верьте мне, что остаюсь всегда

Весь Ваш.

Говорил с военным министром о способе Вам выразить мое удовлетворение по поводу телеграфов; поручил ему выяснить, что Вам было бы наиболее приятным. Впрочем, охотно делаю это напрямую в настоящем письме и прошу мне это сказать откровенно».

Я Вам ответил, Государь, что в начале войны, от которой Ваша корона и Ваше существование зависят, не время у Вас что-либо просить для меня лично, но что если, после того как Вы эту кампанию окончите со славой, пожелаете Вы вспомнить обо мне, то тогда попрошу мне предоставить средства на поездку полуторагодовую в чужие края. Причины, по которым тогда мне такое путешествие предпринять хотелось, были слабость моего здоровья (которое за последние полтора месяца ухудшилось чудовищно), желание весьма естественное вновь увидеть родные места и прекрасную тамошнюю природу, потребность взглянуть после 19 лет отсутствия на ученую Европу и возобновить научные мои сношения, прерванные из-за смут политических <наконец, надежда отыскать среди новинок в области народного просвещения такие, какие можно в России применить>.

Сегодня могу к этим причинам прибавить желание укрыться на некоторое время от внимания вельмож <которые с меня глаз не спускают> и уменьшить тем самым желание их меня преследовать, которое в пору Вашего отсутствия обнаружило себя более чем явно. Быть может, сомневаетесь Вы, Государь, в том, что могут на меня подобные гонения обрушиться, коль скоро Ваша немилость в тайне остается; <но за мной наблюдают пристально> но даже если бы она могла таковой остаться, я сам, Государь, этого бы не захотел. Вы первый наши сношения открыли окружающим, а я из них только то признал, что Вам было угодно обнажить. Теперь мой черед объявить открыто, что сношения наши более не существуют <Вы не сможете этого отрицать, не покривив душой>, ибо считаю я ниже своего достоинства пользоваться ложной репутацией Вашего доверенного лица. Видите Вы, Государь, что именно из-за этого последнего пункта не могу я без Вашего ответа обойтись. Благоволите мне ответ дать на это шестое письмо; буду его ждать у Гесслера или даже в Вашей передней, если, конечно, камердинер Ваш мне туда доступ даст. – <Вот моя участь> Вот положение, где я ныне оказался, – ожидать снисходительности лакея, чтобы до Вас добраться. <Ни Вы, ни я, Государь, десять лет назад этого вообразить не могли.> Государь! Неужели так сильно отличаюсь я от человека, которого тринадцать лет назад почтили Вы уважением, доверием, дружбой? Еще четыре года назад я всеми этими сокровищами обладал. Кто у меня их похитил?

Как видите, сердце мое поистине страдает <и уже давно>. Но однако ж ни на миг не переставало оно Вам принадлежать, как и весь

Ваш Паррот.

201. Г. Ф. Паррот – Александру I

[Санкт-Петербург], 31 января 1816 г.

Государь!

Окончилась череда праздников, доставивших радость августейшему Вашему семейству. Благоволите теперь и мне подарить праздник; ибо чувство мое мне подсказывает, что если Вы меня заставили ожидать так долго, то не для того, чтобы от себя отдалить.

Знаете Вы из последнего моего письма двойное затруднение, в котором я нахожусь. 4 февраля должен быть в Дерпте, куда меня долг призывает. Только приказание, Вами отданное, может меня от этой обязанности освободить. Сердце мое сжимается при одной мысли о том, что уеду я отсюда, не удостоившись счастья Вас увидеть или хотя бы от Вас ответ получить.

Ваш Паррот

202. Г. Ф. Паррот – Александру I

Санкт-Петербург, 5 февраля 1816 г.

Государь!

Когда эти строки до Вашего Императорского Величества дойдут, буду я уже на пути в Дерпт. Позвольте мне в последние часы злополучного моего пребывания в Петербурге представить Вашему Величеству истинную картину моего положения за это время, дабы рассудили Ваше Величество, мог ли я действовать иначе, чем действовал.

По форме, в которой Ваше Величество известили меня в августе 1814 года, что принять меня не сможете, угадал я, что мнение Вашего Величества обо мне изменилось и что рискую я всем, если рассчитывать стану на прежние Его чувства. Проникнутый горестными предчувствиями, написал я Вашему Величеству через некоторое время после Его возвращения из чужих краев, дабы спросить откровенно, кажется ли Вашему Величеству необходимым от меня отдалиться или могу я еще рассчитывать на доверие, какое в течение одиннадцати лет Ваше Величество мне оказывали. В первом случае желал я Ваше Величество избавить от сожалений при мысли о том, что я в Петербурге нахожусь напрасно, а себя – от неудобств, с путешествием связанных.

Молчание Вашего Величества оставило меня в сомнениях, и я послушался голоса моего сердца, которое мне подсказывало, что обязан я сделать последние попытки узнать намерения Вашего Величества. Я выехал 12 декабря и о приезде своем сразу известил Ваше Величество. С тех пор шесть раз напоминал Вашему Величеству о своем существовании и в последних письмах сообщал положительно, что обязанности мои и исчерпание средств вынуждают меня домой возвратиться. За эти восемь недель смог узнать я только то, что передано мне было через камердинеров, – а именно, что получу от Вашего Величества ответ. Тут свалила меня тяжкая болезнь с кровохарканием, она мой отъезд уже назначенный задержала и дала мне почувствовать, насколько пагубно для меня пребывание здесь и в сем отношении тоже.

Государь! Не стану утомлять Ваше Величество бесполезным рассказом <о потерях> о расходах и прочих <жертвах> значительных убытках, причиненных мне этой поездкой; однако осмеливаюсь открыто объявить о чувстве, которое помогало мне их переносить безропотно до тех пор, пока я надежду сохранял. Чувство это бескорыстным было, чистым, как то, какое меня во всех моих сношениях с Вашим Величеством одушевляло и не покинет меня ни при каких обстоятельствах. Если в письме от 24 января, ни на что уже не надеясь после пяти бесплодных попыток, осмелился я напомнить Вашему Величеству о предложении вознаградить меня за телеграфы, какое мне было сделано в 1812 году, и попросил вследствие этого предоставить мне средства на путешествие в чужие края, сделал это вне всякого сомнения не из корыстолюбия, но из потребности восстановить расшатанное здоровье, которое все хуже и хуже становилось от каждого дня, мною в столице проведенного, и из желания расширить сферу ученой моей деятельности, а следственно, затем больше пользы принести и в течение более долгого времени.

Вынужден я оставить перо,