Кафедра и трон. Переписка императора Александра I и профессора Г. Ф. Паррота - Андрей Юрьевич Андреев

Просили Вы меня назвать Вам со всей откровенностью награду, какую хотел бы я от Вас за телеграфы получить. Позвольте мне попросить передать Барклаю, о чем мы договорились с Вами на этот счет; есть у меня основания думать, что, коль скоро Вы решили с этим делом без него покончить, считает он, будто я получил вознаграждение куда большее, чем он бы справедливым полагал. Я желаю уважение этого человека заслужить. Мало в Вашей службе таких, как он. – Надеюсь, что сколь скоро Вы с Экеспарре увиделись, то не преминули дать ему точные приказания касательно телеграфического корпуса. Не упустил я ничего из возможного, чтобы его создать.

Долг мой велит мне Вам замолвить слово о Беке[620]. Голос публики в Петербурге и в нашей губернии его невиновным объявляет. Сказал я Вам, что, исходя из всего, что мне о нем известно, считаю его абсолютно неспособным к предательству. Но на него давно уже ополчились, потому что в суждениях о некоторых особах он чересчур откровенен и потому что Вам напрямую передал бумаги, которые должны были прежде через другие руки пройти и к Вам не попасть[621].

Сказали Вы мне, что Вам давно уже представили доказательства, против него говорящие, и уже одно это бы в меня сомнение вселило, даже если бы других причин сомневаться не имел. Знаю в точности, что он ничего не нажил; напротив, небольшое состояние, которое ему жена принесла, все растаяло, хотя видел я своими глазами, что живет он очень скромно. Молодой граф Сиверс на место Бека назначен был сразу после его ареста, задолго до предоставления доказательств; следственно, хотели избавиться от Бека, от неудобного сего человека, который трудится поистине днем и ночью, но о начальниках своего департамента отзывается нелестно. Я его за разговоры осуждаю; но согласитесь, что дела этого департамента велись из рук вон плохо. – Когда бы это письмо в другие руки попало, меня бы судьба Бека постигла и не преминули бы доказать, что я изменник, коль скоро баварскому посланнику визиты наносил. Но я Вас люблю и обязан Вам правду говорить. —

Прощайте, мой Возлюбленный! Повторяю старый мой припев: если наступят неудачи, призовите к себе Вашего Паррота. —

195. Г. Ф. Паррот – Александру I

[Дерпт], 26 мая 1812 г.

Сегодня, мой Возлюбленный, только об одном хочу с Вами говорить. Заступлюсь за человека, который, как это уже доказано, невиновен, но по-прежнему гоним. Я обстоятельства изучил и теперь могу говорить со знанием дела. Бек не виновен ни в чем; я в этом никогда не сомневался, <но полагал, что обязан Вам доказательства представить, теперь Вы их имеете>, а теперь нет у меня нужды Вам доказательства этого представлять. Все подозрения в связях со Сперанским с него сняты; шифр, у Сперанского найденный, ему Жерве передал, по собственному признанию этого последнего[622]. Чего же теперь от Бека хотят и под каким предлогом намерены его в заключении содержать до тех пор, пока границы от противника не станут свободны? Ставят ему в вину некие нескромные речи. Но <будь это даже правдой> половина Петербурга мучилась бы в темницах, если бы начали людей наказывать за нескромные речи, которые вот уже три года ведутся и которые действиями Сперанского и Румянцева были вызваны[623]. Отчего не можете Вы услышать голос общества, как я его слышу! Не в нескромных речах причина бедствия, не в них преступление несчастного Бека <который Вам всегда был предан>. Все, что он вынес до сих пор, все, что выносит, и все, что ему предстоит вынести, все это ради Вас, исключительно оттого, что он Вам сообщил о вещах, которые начальник его от Вас бы утаил. Крушение Сперанского лишь поводом послужило для удовлетворения жестокой ненависти. Против Бека уже Вас при каждом удобном случае настраивали, утверждая, что он себя ведет подозрительно, что интриги плетет, оставалось только прибавить к тому слово «предатель». Я на дело смотрю с самых разных сторон, сравниваю со всем, что Вы сами мне о Беке сказали, и вижу, что только предубеждение мешает Вам сейчас послушаться голоса сердца Вашего, которое не может не желать возвратить Беку свободу и честь. О мой Александр! Понимаю я Ваши сомнения. Такова природа человеческая. Прекратить подозревать человека, которого давно <мало-помалу> в Ваших глазах чернили, нелегко, особенно Вам, которого обманывают так часто. Но природная Ваша доброта над предубеждением восторжествует. Вот случай дать ей дорогу; чем ярче она себя проявит, тем справедливее станет. Поставьте себя ненадолго на место того несчастного, что всегда свои обязанности исполнял с усердием почти беспримерным (не знаю другого такого труженика, каков Бек), с рвением, никогда ему не изменявшим и подвигнувшим его совершить ради Вас поступок, который человек обыкновенный назовет глупостью, человек должностной – преступлением против министерских правил, человек порядочный, к какому бы он сословию ни принадлежал, – нравственным долгом. Какое же горькое чувство должно его сердцем овладеть в тот момент, когда с ним как с преступником обращаются, заключают в темницу, обвиняют в измене. Какая разная участь у Бека невинного и у Сперанского виновного! Должны Вы его вознаградить за пережитое, его и злополучное его семейство. Должны Вы это собственному сердцу. Даже интерес государственный того требует. Потерю Бека в этом департаменте возместить невозможно. Молодой граф Сиверс может его место занять, но заменить его не сумеет. Бек уже столько лет за ходом всех дел надзирает, все европейские дворы знает и пружины, ими двигающие, а к этой великой опытности прибавляются у него научные познания, среди чиновников редкие.

Дело Бека во всех отношениях есть дело нравственное. Выступаю в нем защитником с полной убежденностью и ожидаю всего от моего Возлюбленного. Несчастное семейство Вас благословит.

Вы энергически генерала Нарбонна выпроводили и с Турцией мир заключили; поздравляю Вас с тем и другим[624]. Но отчего свобода торговли, общая для всех наций, до сих пор не объявлена? Немногие фабрики едва действующие препятствием служить не могут. Я Вам уж доказал, что Россия для фабрик еще не созрела. Еще одна ошибка канцлера – в том, что он с Англией переговоры затеял[625]. Следовало понимать, что, лишь только переговоры начнутся, нация торгашей свои прежние преимущества начнет требовать. Не переговоры следовало вести <а просто объявить полную свободу торговли>; народ лондонский и бирмингемский очень скоро без нашего вмешательства потребовал бы от министерства разрешить торговлю с русскими. А