Соучастие - Владимир Чванов

Савин не был жестким прагматиком. И вопрос: почему Виктор совершил кражу, имел для него не чисто «утилитарное» значение, существенное для выяснения причин. Этот вопрос был для Савина и нравственно важен, потому что в интересах самого Виктора было необходимо разобраться в этих причинах.

— Так-так. Значит, говоришь, были очень нужны? И то ладно. Только деньги в принципе нужны каждому, а вот кражи совершают единицы. Чтобы пойти на это, помимо твоего «очень», нужно плюнуть себе в душу, забыть близких, отказаться от всего хорошего, что было в жизни… Но и этого недостаточно. — Савин с горечью смотрел на Виктора. — Так что давай не крути.

— Я не крал. Я Куприянову записку оставил. Правда, когда сунул под подушку, показалось, что в наволочку она попала. И подумал: спать будет ложиться — обнаружит. Написал, что сразу верну переводом. Подумал, что сто шестьдесят рублей его лимитировать не будут. Это правда!

Слова о записке были неожиданными. После долгой паузы Савин сказал:

— Тогда и мою правду знай. Записка не меняет положения. Ты взял деньги без спроса… Тайно… Распорядился как своими… Тебе, оказывается, многое растолковывать надо.

Виктор смотрел озадаченно. Объяснение Савина его расстроило.

— Твой ответ о записке отразить в протоколе?

— Пишите, вам виднее.

Савин чуть улыбнулся.

— Запишу! Только вот беда, записки твоей не было. Ее не видели ни мы, ни Куприянов.

Виктор посмотрел недоверчиво.

— Как не было? Я писал. Я чистосердечно…

— Ты это серьезно? — спросил Савин. — Есть правильный путь — сначала честно рассказать, а уж потом говорить о чистосердечности. Где ж твоя записка?

— Положил ее Куприянову под подушку, — повторил он.

Савин вспомнил, что во время осмотра гостиничного номера ни он, ни Арсентьев под подушку-то не заглядывали.

Несколько секунд они смотрели друг на друга. Савин удивленно, наморщив лоб, Виктор — растерянно.

— Ну, допустим, положил… А теперь объясни, почему ты остался без денег? Растолкуй, как понять это «остался».

— Наверное, не точно сказал.

— Вот твой ответ, вот твоя подпись. Читай. — Савин приподнял бланк протокола и повернул его в сторону Виктора. — Давай внеси ясность, что значит «остался». У тебя их украли, отняли, потерял?

Виктор не ответил.

— В Москву когда приехал?

— Неделю назад.

— Сколько взял с собой денег?

— Какое это имеет значение?

— Имеет!

— Триста сорок.

— Ух ты! И за неделю без рубля? — удивился Савин. — Даже матери на пальто не оставил. Странное дело получается. Чего прячешь глаза? Боишься?..

Виктор с отчаянной решимостью взглянул на Савина и понял, что тот смотрит на него с досадой. От этого почувствовал еще большее огорчение.

— Чего бояться? Наказания? Чем больше, тем лучше, — возбужденно проговорил он.

— Если настроен вести разговор в таком тоне, то лучше его не вести.

Виктор опустил голову.

— Слушай, парень, брось… — навалившись на стол, громко сказал Савин. — Об этом говори другим, если они слушать пожелают. Еще никто в этом кабинете не говорил, что наказание желанно. Каждому хотелось поменьше. Наказание не страшно только несмышленышу… Ну, так куда же ты дел свои деньги?

Было видно — вопрос беспокоил Виктора.

— Как мне понимать твое молчание?

И только теперь, когда от обиды и стыда Виктор замкнулся, когда жизнь показалась ему лишенной всякого смысла, когда ожила терзающая душу тоска, он впервые услышал отчетливые посторонние звуки. Они жили в этом, казалось бы, непроницаемом кабинете. Сквозь распахнутую настежь форточку с улицы доносился шум самосвалов, скрежет железного скребка о тротуар, смех мальчишек, почувствовавших наступление весны. Там, за окном, шла такая знакомая, теперь уже ставшая для него невероятно далекой жизнь.

— Ты меня не слушаешь, Виктор, — нарушил молчание Савин. — Приди в себя и пойми ситуацию.

— Какую ситуацию?

— Почему такой обидчивый тон? Не нравится мой вопрос? Хорошо. Задам другой. Скажи: в Москву приехал с чужими людьми или с друзьями?

— С друзьями.

— Что же у них взаймы не взял? Ну, у Тамары неудобно — это ясно. А у Тарголадзе? Насколько мне известно, он деньгами располагал.

— Мне его денег не надо, — отрывисто проговорил Виктор.

— Поссорился, что ли?

— Нет!

— Выходит, проще украсть, чем попросить? — не отступал Савин. — Мудришь ты очень!

«А ведь я хитрю со следователем, — подумал Виктор. — Даже на этот вопрос не ответил». И все же сказал:

— Мне нечего скрывать. Это легко проверить.

— Этим я и занимаюсь. Ты неспроста уходишь от вопроса. Раз на мелочах путаешь, значит, есть другая вина. Твое упорство настораживает…

Виктор покраснел. Он почувствовал смущение и стыд. Сказал с излишней поспешностью:

— В чем меня подозреваете? Чего добиваетесь?

— Чего на людей бросаешься? Я правды добиваюсь. И не внушай себе, что мои вопросы обижают. — Савин продолжал спрашивать: — Тамаре сказал об отъезде?

— Нет, — ответил дрогнувшим голосом.

— Вот это уж выше моего понимания. Даже и этого не сделал. Выходит, от своей девушки потихоньку убежал?

Виктор сконфуженно молчал.

— Будем считать, что молчание — тоже ответ. Поехали дальше. Гурама когда видел?

Виктор отвернулся и стал смотреть в угол кабинета.

— Три дня назад. Точно — три дня, — соврал он.

Савин посмотрел сердито.

— Не верю! — бросил он резко. — Скажи, ты, случаем, не алкоголик?

— Не понимаю, о чем вы…

— Ишь ты! — усмехнулся Савин. — Неужели не понимаешь? Любишь выпить?

— Вы шутите? Такой вопрос не ко мне.

— Я не шучу. Я серьезно. Давай поговорим о конкретных фактах. Вчера утром ты покупал коньяк в буфете? Напомнить подробности?

Виктор понял, что следователь спросил о коньяке не случайно. «Нет, я о Гураме ничего не скажу, — решил твердо. — О своих делах пусть сам отчитывается». Пришли на память слова Гурама: «Про меня скажешь — про себя скажешь».

— Так ты покупал коньяк? — повторил Савин.

— Мне захотелось выпить, — сказал Виктор. — Было плохое настроение.

Савин покачал головой.

— Ложь — плохой помощник. Мне жаль, что ты лжешь, причем активно! Ты ведь с собой воюешь, не со мной. — И спросил напрямик: — Где ночью был?

Виктор лихорадочно обдумывал ответ.

— Ночью? — переспросил он. — Об этом тоже говорить? С какой стати? Но это, извините, личное, — и смутился.

На Савина смотрели растерянные глаза. Их выражение никак не вязалось с тоном, каким были произнесены слова. Такое состояние человека, когда дерзость и боязнь объединились в единое целое, было знакомо Савину.

— Не кипятись! Я не покушаюсь на твое личное. — Он нахмурился. — Назови место, где был. Вопрос имеет прямое отношение к делу.

— Я не могу.

Савин почувствовал, что его вопрос смутил Виктора. И сказал не сердясь:

— Вот именно, не можешь! Поэтому и нервничаешь. Все хочешь выгадать, не прогадать. А в номере кто был утром?

— Никто! — ответил громко, не моргнув глазом.

— Ты плохо слышишь?

— Нет, а что?

— Тогда чего кричишь? Почему скрываешь, что был Тарголадзе? Зачем он приезжал? Ну, говори? Я жду!

Виктор надолго задумался.

— Зачем его ввязывать?

— Блестящий ответ! Выходит, он «ввязан»? Так надо понимать? — расчетливо спросил Савин. Вопрос попал в цель. — Так вот почему ты за него горой.

Виктор страдальчески поморщился и сидел теперь подавленный. С каждым вопросом Савина, с каждой новой его фразой он все больше убеждался в том, что следователь знает о нем многое. Да и невозмутимая манера разговора Савина подтверждала это.

— Понимаете, обстоятельства. — Губы Виктора дрожали.

— Вот оно что! Я о них наслышан. Они разные бывают. — Савин стремительно встал и зашагал по кабинету. — Только я все больше убеждаюсь, что самые вредные обстоятельства — это цинизм, унижение, обман, подлость. И еще наглость. Но это не твои обстоятельства. Скажи откровенно, что у тебя общего с Тарголадзе? Чем он занимается в Москве?

Виктор нервничал.

— Вы ведь не хотите, чтобы я наговаривал?

— Конечно, не хочу. За наговор судят так же, как за укрывательство. Он говорил с тобой о вещах? Только прямо и быстро!

Виктор пожал плечами.

Савин перестал мерить шагами кабинет и остановился против него. Сказал преднамеренно спокойно:

— Хорошо. Я помогу. Почему молчишь о кофточках? Он же продал их твоим соседкам в гостинице. Я спрашиваю о фактах, которые тебе хорошо известны.

Виктор выпрямился. Взгляд стал сосредоточенным. Он понимал, что нужно отвечать на этот простой, но нелегкий для него вопрос. Через силу сказал:

— Я сейчас вспомню… Я слышал… — и умолк.