Соучастие - Владимир Чванов

Борщев всю злобу излил в словах:

— Отвесят мне срок, чтобы подумал. А жизнь мою спрячут в казенную папку с тесемочками. И напишут на ней даты: прибыл — убыл. — И уже без прежней уверенности хрипло проговорил: — Будьте человеком — сделайте поблажку. Ваша сила…

— Нашими руками несправедливости добиться хотите? На жалость бьете? Я, Борщев, обманывать не обучен. Нет у меня к вам доброты.

Борщев с плохо сдерживаемым раздражением произнес:

— Да-а… Буду считать, что уважили! Интеллигентный человек никогда не отнимет надежду… А вы? Чего ж так судьбу решаете? Хоть и судимого? У меня семья, дом. — Глаза его сверкнули. Он, как и многие совершившие преступление, болезненно воспринимал неприятные слова, произнесенные в их адрес.

— Вспомнили! — с укором сказал Казаков. — Вы жизнь человека решали одним взмахом ножа, не задумываясь, да и сами жили без компаса. Когда ж образумитесь?

Борщев приутих и опустил голову. Лицо пошло пятнами.

— В колонии время будет. Осмыслю.

— А насчет дома… Вы, Борщев, с бедой в него вошли, с бедой и уходите. Укоротили свой век сознательно, с лихвой. — И никогда ничего, кроме удивления и досады, к преступникам не испытывавший Казаков проговорил сейчас: — И все-таки мне жаль вас. Отравляя людям жизнь, заодно рушили и свою…

Борщев бросил сверлящий взгляд.

— Ладно! Ничего, утремся! Переживу! Солнце светит и в колонии, — разлепив губы, глухо сказал он. — Буду пахать дальше.

— Знаете, Борщев, я в своей жизни ни разу не встречал человека, который не совершил доброго поступка. Неужели вы такой? Вы ведь эти годы несчастьем на людей дышали. Злость вымещали на слабых. И не от нужды лихой четвертная забытая понадобилась. Силу свою показать захотели. Перед потерпевшим, перед ребятами в переулке. Сами преступление искали, хоть и знали, что ждет впереди. Вредный вы для жизни человек. Сколько раз судились?

— Два. Я же в вашей картотеке числюсь. Чего спрашивать? — На лице ни отчаяния, ни досады, ни сожаления.

— Картотеку к протоколу не пришьешь. А записываю, чтоб в суде читали. Чтоб было все по закону. Считаю необходимым подтвердить этот факт. Подпишите вот здесь…

Борщев улыбнулся нехотя, безрадостно.

— По закону! Судимости — это мое личное…

— То, что будет в протоколе, уже не личное…

— Успокоили меня, неспокойного! Я семь лет по закону прожил. А теперь сколько годочков дадут — все будут мои. Слопаю! — Лицо было бледное, напряженное. — У меня в колонии характера на десятерых хватит. Ужимистым почерком он поставил в протоколе свою короткую подпись. — Только вам от моего срока легче не станет. За квартирную кражу на Лихоборовской вас начальство уже трясет. Теперь таких краж прибавится… — Он засмеялся тихим, дурным смехом, но, словно споткнувшись, замолчал.

— Откуда знаете?

— Земля слухом полнится. — Борщев интригующе улыбнулся.

Казаков хорошо знал значение мимолетных фраз преступников. Нарочитые слова Борщева о кражах были ему понятны. Он хотел вызвать его на разговор и «поторговаться», но предложение принято не было.

— Ишь ты! — протянул Казаков. — Предупреждаете? Вот что, Борщев, — он резко изменил тон, — позорно ведете себя! С кражами мы и без вас разберемся.

Борщеву выдержки не хватило. Он был расстроен, и его резкость заметно пошла на убыль. Воцарилась тишина. Но уже через несколько мгновений Борщев, словно очнувшись, обругал себя и закусил губу.

Коренастый, чуть располневший Муратов больше часа петлял по «бермудскому треугольнику», замкнувшему в себе универмаг, колхозный рынок и пивной бар. Он жалел, что приехал в этот небольшой микрорайон. Если раньше в здешних «злачных местах» и удавалось задерживать с крадеными вещами, то сегодня толку никакого. У прилавков жиденькая толпа, преимущественно из иногородних. Судя по всему, толкаться здесь — напрасная трата времени. Через полчаса он вышел из овощного павильона и зашагал к выходу.

Из автобуса выскочил высокий верткий парень в темно-синей финской куртке с белым эмалированным бидоном в руках. Около табачного киоска он нос к носу столкнулся с Муратовым и от неожиданности замер на месте.

— Чего не здороваешься, Мамонов? — спросил Муратов негромко.

— Я с уголовкой никогда не здороваюсь.

— Куда бежишь-то? За пивом?

— За капустой. Жена щей захотела.

— Хорошо, что встретились.

— Зачем я вам? — В глазах Мамонова растерянность и наглость.

— Хотел вопросик серьезный задать.

— Когда угодно! Какой вопрос-то? — и забеспокоился.

Муратов усмехнулся. Он знал, что Мамонов был плутоват и любопытен.

— А ты, Мамонов, молодец! Хочешь, чтоб сразу…

Они отошли в сторону и встали позади грузовика с надписью на борту «Уборочная».

— Какой вопросик-то? — опасливо спросил Мамонов.

— Подожди. Скажи-ка лучше, как живешь? С кем видишься — говоришь? С кем делишь радость?..

Мамонов перевел дыхание.

— Насчет рассказов я не мастак. Болтать лишнее отвык. Тем более с опером. Научен на всю жизнь. Да и зачем рассказывать? Вы и так все знаете.

— Правильно говоришь. Что нужно знать, мы знаем.

— Тогда чего же? — Мамонов ногтем колупнул краску борта грузовика и усмехнулся. Он редко упускал случай подчеркнуть свое «я», но сейчас сказал уклончиво: — Сейчас умный народ не знает, как избавиться от своей известности. Кому в такое время нужен наш «авторитет»? Лично мне он обошелся сроком. А Валет до сих пор от него в себя не придет…

Муратова заинтересовала фраза о Валете, но он не стал вдаваться в подробности. Сделал вид, что пропустил ее мимо ушей. Знал, что Мамонов хитер, и если бы он почувствовал излишнее его любопытство, то сегодня бы разговор об этом разошелся, а этого допускать без нужды не хотелось. Работа в уголовном розыске научила Муратова держать в себе то, что волнует, чего не знает, что хочет знать. Поэтому и сказал равнодушно:

— Быстро время прошло, а вроде бы недавно брали Валета. Тогда он не очень громкий вор был. Так себе. Больше простаков облапошивал…

— Его теперь не узнаешь, — важно ответил Мамонов. — Хохоталка гладкая… Приехал в порядке. Одет, обут, в куртке, шапке ондатровой. Свое возвращение отметил. Не забыл друзей.

Муратов сказал вроде бы между прочим:

— Небось в лесопосадке отметили? На ящичек с газеткой «бормотуху» поставил? Он не из добрых.

Мамонов со значением хмыкнул:

— Обижаете. И нас и его. В кафе «Кавказ» отметили. И водочка была, и коньячок поставил. Не хуже, чем у людей.

— Знаю! И то, что ты, Мамонов, полстакана водки выпил, — тоже знаю, — сказал Муратов уверенно, потому что слышал, что Мамонов пить перестал и лишь изредка принимал за раз такую дозу. Больше не притрагивался, как бы его ни уговаривали. Муратов смотрел как ни в чем не бывало. — Зря Валет с работой не торопится. Когда придет на прописку, поговорю с ним капитально.

— Он не придет. В Новомосковске решил осесть.

— Это его дело. Как говорится, баба с возу… — Муратов старался убедить Мамонова, что Валет его мало интересует. Конечно, ему хотелось узнать, кто был вместе с ним в кафе «Кавказ». Но как? Решил, что выяснит другим путем. Для приличия поинтересовался у Мамонова работой на заводе, зарплатой, жизнью в семье. И закруглил: — Ну ладно, беги за капустой. Мне тоже на работу надо.

Лицо Мамонова приняло обиженное выражение.

— Понятно. Выходит, не в вере я у вас.

— Ты о чем? — Муратов понял, что Мамонов занервничал.

— Спросить о чем-то хотели. Чего же? — проговорил упавшим голосом.

Муратов кинул взгляд на Мамонова и, подождав для порядка, доверительно сказал:

— Правильно мыслишь. Хотел спросить, да расхотелось. Со всеми быть откровенным не получается.

Мамонов закашлялся, словно ему было трудно говорить.

Муратов, не обращая внимания на эту перемену, махнув рукой, проговорил:

— Ладно! Только я бы хотел просить…

Мамонов слегка приободрился и слушал Муратова жадно.

— Кто золотишком балует?

— Понятия не имею. Уж не думаете ли вы…

— Именно об этом я и думаю, — просто сказал Муратов. — Значит, никогда не слышал?

Ответил не задумываясь:

— В жизни никогда…

— И не видел?

— Отродясь! — не сдавался Мамонов. — Сейчас все умные. О таких делах языком не треплют.

— Ты, Мамонов, со мной так не разговаривай, даже шутки ради, — Муратов со значением посмотрел на него. — Может, память плохая стала?

— Никоим образом. — Мамонов отрицал с тем упорством, которое возникает у людей, скрывающих нечто важное.

Муратов понимал, что Мамонов хитрит и, сам того не сознавая, своим враньем подтверждает его догадку.

— Ну даешь! — рассмеялся он. — Что-то ты, Мамонов, на разные вопросы одинаково отвечаешь? Даже странно слушать. Нервничаешь, что ли?