Король Крыс - Виктор Доценко

Вист неожиданно смело взглянул на старого жулика, стоявшего к нему вполоборота, словно захотел что‑то возразить, и старик, почувствовав это, тут же обернулся к коньковскому. Коттон смотрел на авторитета пристально, не мигая; взгляд старого вора был угрюм, тяжел и давил, точно бетонная плита. Взгляд этот выдерживали далеко не все — под ним опускали глаза и заматерелые блатные, большую часть жизни проведшие за колючей проволокой, и опытные, поседевшие на службе менты, и прокурорские следователи, и даже коллеги–воры.

Я что‑то не по теме базарю? — вкрадчиво поинтересовался Коттон.

Да нет… нет, — заметно смутился Вист. — Все путем, дядь Леш: ты все правильно говоришь. Просто мы теперь хотели бы узнать, что дальше‑то делать?

Старик сделал паузу, пряча свое неудовольствие, пожевал тонкими фиолетовыми губами.

Что дальше, что дальше… Об этом раньше надо было думать. Короче, вопросы, как у классика: «кто виноват?» и «что делать?» Так вот, пацаны, начну с первого: виноваты вы сами.

Мы?! — едва не хором воскликнули оба криминальных гостя. — Чем?

Все преступления мира совершаются в иллюзорной надежде на безнаказанность, — с печалью в голосе продолжил Коттон тоном школьного учителя, втолковывающего бездарным ученикам прописные истины. — Один раз по беспределу сыграли, второй, третий. Ничего, вроде сошло. Понравилось. А дальше и вообще жить так стали. Не правы вы, пацаны, в самом главном — в том, что выпустили из бутылки джинна беспредела. Вспомните ту историю с авиамаркетинвестбанком, когда вы друг дружку из автоматов за московской кольцевой валили? Вспомнили, а? Так вот, отморозки, вроде сабуровских не родятся на пустом месте. Понимаете теперь мою мысль?

Да ясно, дядя Леша, мы сами понимаем, что тогда, в натуре, были не правы, — согласился Силантий. — Но прошлого ведь не вернешь! Теперь, теперь‑то что делать?

Подскажи, Коттон, — поддержал его Вист.

Есть один выход, — неожиданно улыбнулся старый вор. — Если ты не можешь победить врага, надо заключить с ним мир. Почему бы коньковским и очаковским не влиться в сабуровскую бригаду и не зажить вместе?

Так ведь ты только что согласился, что они — отмороженные негодяи! — напомнил Вист.

Все верно. Отмороженные. Негодяи, — кивнул Коттон. — Кому сейчас легко? Так что больше я вам ничего не могу посоветовать… — Он сделал выразительную паузу, затем тихо проговорил: — Есть, конечно, еще один выход.

Какой?

Продолжить войну. Точней, не войну — бойню.

Ты что, предлагаешь дальше нам воевать? — не понял туповатый Вист.

А что, я за! — оживился Силантий.

А о людях своих подумал? — неожиданно зло прикрикнул Коттон. — У них ведь тоже отцы–матери, сестры–братья есть. Или только у тебя одного?

Но ведь и старшие сабуровских тоже не заговоренные, — осторожно вставил Силантий. — Завалить их грамотно — и всех делов‑то.

Да и ты, как я понимаю, тоже вроде не заговоренный. Вальнуть могут и тебя. И уж тогда не понадобятся тебе ни джипы, ни Багамы, ни коттеджи за два лимона баксов. А будешь ты, дорогой, пасти шалман на Хованском кладбище в скромном таком коттедже с жилплощадью два на полтора. Не знаю, пацаны, не знаю. — Тяжело опустившись за стол, Найденко вновь разлил спиртное по стопочкам. — Вы меняете порядки, порядки меняют вас. Вы спросили моего слова, я сказал его. А уж как там у вас дальше получится… Думайте сами.

Посидев для порядка еще с полчаса, гости поблагодарили хозяина дома за гостеприимство и ушли. А Коттон еще пару часов размышлял о том, как же мельчает уголовный мир: ни чести, ни совести, ни понятий.

13

Слежка

Поручая Вадиму Андреевичу Петрову составить досье на Лютого, Кактус не ошибся. Петруха, истинный профессионал тайного наблюдения, прекрасно знал свое дело. Его никогда не интересовали качества человека, за которым приходилось следить: порядочен он или подонок, умен или глуп. В кагэбэшных «протоколах наблюдения» тех, за которыми велась скрытая слежка, именовали, как правило, казенным термином «объект», и бывший комитетчик давно приучился видеть в людях нечто вроде неодушевленных предметов, которые только передвигаются в пространстве да контактируют с другими предметами — одушевленными или неодушевленными.

Таков цинизм профессионалов: врач редко сострадает больному, ментовский следователь не внемлет доводам осужденного, а могильщик — стенаниям родственников покойного.

За время службы в «наружке» Вадиму Андреевичу приходилось руководить слежкой и за резидентами иностранных разведок, и за среднеазиатскими наркобаронами, и даже за бывшими коллегами. И не было случая, чтобы майор Петров не справился с заданием.

Сбор досье на Лютого было решено начать с главного — изучения биографических данных. Увы, тут Петруху ждало разочарование: удивительно, но в документах МУРа, РУОПа и ГУИНа, к которым он имел доступ, о Нечаеве Максиме Александровиче не было никакой информации. А ведь этот человек в свое время был осужден по серьезной 77–й статье, то есть за бандитизм!

Петров сменил тактику — всю последующую неделю он колесил по московским архивам.

Российский человек затеряться не может. Уже само его появление на свет фиксируется в архиве загса, о чем выдается соответствующий документ. Дальше — больше: прописка, медицинская карточка в поликлинике, заявления на получение документов, удостоверяющих личность, поступление в техникумы и вузы, воинский учет, а главное — анкета: если человек хоть неделю, хоть день проработал в государственном учреждении, на него обязательно заведут личное дело. Анкету положено заполнять самолично, чтобы потом заполнявший не мог отвертеться от уголовной ответственности за сообщение заведомо ложных сведений.

В архиве загса Краснопресненского района Москвы Петров отыскал первые нити: регистрацию брака между гр. Нечаевым М. А. и Наровчатовой М. В. Там же была обнаружена копия свидетельства о рождении Нечаева Павла Максимовича и копии свидетельств о смерти жены и сына.

Эти нити дали возможность проследить последующее, и новые открытия неприятно поразили Вадима Андреевича. Оказывается, несомненный лидер сабуровских бандитов Лютый закончил не что иное, как Высшую Краснознаменную школу КГБ, а затем довольно долго подвизался во 2–м главном управлении КГБ, занимаясь в основном контрразведывательной деятельностью. Затем увольнение из органов в запас «за поступки, несовместимые с моральным обликом советского чекиста». Потом следы Нечаева почему‑то терялись.

Чем он занимался дальнейшие пять лет, где жил, с кем сотрудничал — непонятно, но получалось, что всего полгода назад Лютый словно выплыл из небытия, чтобы встать во главе организованной преступной группировки.

Как это получилось?

Сколько ни задавал себе этот вопрос Вадим Андреевич, ответить на него так и не смог. Нет, в том, что Нечаев оказался бывшим кадровым офицером спецслужб, не было ничего необычного. Вон сколько уволенных в резерв кагэбэшников да гэрэушников стекаются под знамена солнцевских, измайловских да подольских авторитетов, и это давно уже никого не удивляет. Настораживало другое: в отличие от Петрова, который не скрывал своего «комитетского» прошлого, Лютый никогда о нем даже не заикался.

И это, естественно, наводило на подозрения.

Петров начал наблюдение за Нечаевым лишь после того, как выяснил через архивы все, что только было возможно. Несомненный профессионализм главаря группировки, неожиданно оказавшегося недавним коллегой, предполагал работу грамотную, аккуратную и чистую, и Вадим Андреевич мобилизовал все свои способности и навыки.

Установить миниатюрный радиомаяк в джип Лютого не составляло большого труда — теперь все передвижения «объекта» по столице фиксировались с достаточной точностью. Звуковые сканеры, способные прослушивать как обыкновенные телефонные переговоры, так и мобильные, позволяли быть в курсе ближайших планов Нечаева. И теперь составление досье перешло к решающему этапу: сбору информации обо всех контактах Максима Александровича.

Был у Петрухи один несомненный плюс: когда его принимали в группировку по рекомендации еще одного бывшего сотрудника «семерки», уже подвизавшегося в рядах сабуровских, Лютый был в отъезде, и обязательное собеседование проводил Кактус. Теперь он был формально представлен главарю — таков уж установленный Лютым порядок, — но хитрый Кактус предусмотрительно умолчал об особенностях бывшей службы и высокой квалификации новичка. Поэтому Петруха не вызвал у Максима никакого интереса и по принятой в группировке иерархии остался под началом Кактуса. Кроме того, Максим интуитивно избегал в своем новом качестве лидера группировки лишних контактов с бывшими коллегами, даже в случае их вступления в банду. Петруха, по виду неприметный и безобидный «топтун», был для Лютого одним из многих, и потому оставалась надежда, что Максим не запомнил эту серенькую, ничем не примечательную личность.