Топографический кретин - Ян Ледер

стала осуществляться чрезвычайно интенсивно, а энергия тратиться так, будто завтра наступает только в кино. Из кабинетов работа перемещалась в эксклюзивную галерею "Арт-кутеж", оттуда — в популярный питейно-музыкальный "BBS" — и как-то так продолжалась до утра.

Отскок. Кровь орхидей

Жду друзей в кафе у Оксфорд-стрит. Народ мечется, скупая подарки: через три вечера Рождество. А мне хорошо, не надо метаться, и деньги целее будут. Подарки покупать некому. Сижу на попе ровно, пялюсь на стены с развешанной на них мазней неизвестного (мне) автора, торгующего тем, что он — судя по ценникам — считает шедеврами.

Мазня двухцветная. По белому холсту — разломанные алые гранаты и кумачовые орхидеи. Мало похожие друг на друга растения странным образом перекликаются, возможно, из-за палитры: гранатовые зерна как капли крови, а раскрытые цветки — женские лона на лунном пике. И все это на стерильной, хирургической белизне. Морг, а не кафе.

Она уже тогда знала несколько фраз по-английски, а он достаточно уверенно лопотал на русском, ибо американцем был лишь во втором поколении, так что языковой барьер практически отсутствовал, а другие если и имелись, то пали, не оказав сколько-нибудь заметного сопротивления.

Лев и Львица моментально стали в пункте В темой для обсуждения местной богемы.

Я об этом не знал ничего, но из писем и телефонных разговоров повеяло морозцем. Я расспросил общих знакомых, сложил два и два, а потом, чтобы сверить ответ, решил заглянуть в конец учебника. Я пустился на киберпреступление, а заодно и на подлость, о которой нисколечко не жалею. Я взломал почтовый ящик Льва.

И сразу поехал в аэропорт.

Пороки на вкус

Угол атаки

— Ну и чего делать будем?

Медведь точным движением выбил из пачки «стюардессу» и ловко прервал её полёт, поймав в воздухе губами. Чиркнул спичкой. Бережно, но скорее по привычке, потому что ветра на берегу речного залива не было, прикрыл кулаком пламя, выпустил в недвижимую атмосферу широкую ленту дыма, которая принялась неторопливо, как бы через силу, выворачиваться наизнанку, обретать мёбиусные черты — и тут же терять их, быстро и неуловимо растрачивать, чтобы наблюдатель не успел зафиксировать эти переливы, эти струи миража, чтоб не смог раскусить их тайну, записать её сухими, выхолощенными формулами в свой толстый наблюдательский дневник.

Медведь наблюдателем не был и дневника не имел, разве только школьный, но и тот обычно забывал дома. То есть записывать ничего никуда не собирался; полюбовался происходящим пару секунд — и пронзил кольцо сизой взлохмаченной струёй.

Фрэну нравился этот ритуал, он и сам иногда проделывал его с отцовскими сигаретами, но не часто, потому что курить бросил очень давно, ещё до того как одноклассники пристрастились к своим «карандашам». А на водке крест поставил ещё раньше, когда пешком под стол ходил. Буквально.

Будучи маленьким Яшей, Фрэн охотно познавал мир. Мир в целом не препятствовал, только временами слегка огрызался, как горячий чайник, научающий неразумное дитя, что брать его можно только за термоизолированную ручку.

Однажды — то ли на чей-то день рождения, то ли в Первомай, а может, и вовсе по случаю дня дорожника — у них собралась чуть ли не вся неисчислимая родня. Дети — Яша, Алина и множество двоюродных, что по возрасту подходили, — привычно устроились играть в ресторан.

Под большим круглым столом, на поверхности которого ужинали взрослые, легко умещалось с полдюжины «официанток» и «посетителей». Иногда, правда, мешал чей-нибудь тапок, нечаянно обронённый в «фирменное блюдо», или совсем озверевший от праздничного духа Тотошка совал куда не надо свой сопливый чёрный нос, но в целом трапеза протекала чинно — как на столе, так и под ним.

Даже за свою любимую корочку Яша на этот раз ни с кем спорить не стал: во-первых, он тут всё-таки хозяин, а хозяин должен уступать гостям, а во-вторых — и в-главных, — зачем спорить, когда с утра сам за хлебом бегал и притащил домой целых три булки, то есть горбушек хватит всем. В общем, биться не за что, подумал он расслабленно и, выпростав руку из-под белой ресторанной стены — свисающей почти до пола скатерти, — потянулся вверх.

Сначала пальцы нашарили на поверхности вилку. За ней непонятное… мягкое, бесформенное, сухое на ощупь… салфетка? так, дальше… вот оно, есть! Ощупать со всех сторон… Точно, корочка!

Представив себя хитрым длинноглазым крабом, который стащил рыбку прямо из-под носа у стаи пирующих акул, Яша быстро втянул руку обратно в подстолье и, предвкушая золотистый хруст, сунул добычу в рот.

Хруста не вышло, хлеб оказался на удивление податливым и как будто влажным, вроде мочалки. Ну или цыбрика собственноручного Яшиного производства. Но только по ощущениям, а не на вкус. Хотя сказать наверняка он не смог бы, потому что о цыбриках вспоминать особо не хотелось, а мочалок ему до сих пор жевать не приходилось. Впрочем, эту штуку он тоже как следует не прожевал, просто не успел. После первого укуса у Яши взорвался рот.

— А-а-а! — замычал он и бросился в ванную, даже не заметив, что по пути изрядно лупанулся темечком о столешницу.

— Эй, ресторан, вы чего там разбуянились! — заглянул под скатерть дядя Миша. — Будете шуметь — закроем вашу забегаловку.

— Гриша, не кричи на детей, — одёрнула его тётя Аня. — Лучше посмотри, не видно тут моего хлеба? Нет? Упал, наверное. Ребятня, вы если на полу корочку найдёте, Тотошке не давайте, я на неё рюмку водки пролила.

Болезненные стычки Яши с реальностью чаще всего происходили именно в такие моменты — самые радостные, когда собиралась большая куча родственников, мишпуха, как говорили дед Исаак и баба Рива.

Друг с другом дед и баба общались странно, так, что ничего не понять — кроме некоторых слов, вроде радио или Брежнев, — и ещё как-то отрывисто и громко.

— Цё вы йюгаетесь сё вьемя? — спросил однажды совсем ещё маленький Яша, взял их за мизинцы и соединил между собой. — Мийись, мийись, мийись и бойсе не дейись!

— Мы не ругаемся, мы разговариваем, — засмеялась баба Рива.

— Ага, — поймал её Яша. — А поцему так гйомко и ницё не понять?

— А потому что мы по-еврейски разговариваем, — так же непонятно объяснил дед Исаак.

— А поцему ты, деда, тозэ йэ не выговайиваешь? Ты зе узе бойсой!

— А вот не научили меня старого, — улыбнулся дед Исаак и оторвал картонный уголок у папиросной пачки, на которой был нарисован синий человек с синей котомкой посреди синих гор.

— Кэ-а-зэ-бэ-е-кэ, — прочитал Яша. — А цё такое казэбэек? А зацем ты