Горизонт края света - Николай Семченко

– Я до последнего, под всеми пытками, стоял на том, что я – царский сын, – прервал мои воспоминания о прочитанном Анкудинов. – Мне не хотелось жить скучной, серой жизнью, вот я и выбрал себе то житиё, какое захотел…

– И вас не мучают ночные кошмары?

– Я сам – ночной кошмар, – захохотал Анкудинов. – Особенно любы мне люди, живущие страстями. От страсти до порока – один шаг, а от порока до преступления – порой воробьиного скока достаточно…

– Зачем вы пришли?

– А ты не догадываешься? Поглядеть на тебя! – он неприятно хохотнул, обнажив в оскале зубы. – Никто не знает, куда подевался мой сын Сергей. А может, твой род от него идёт? И значит, в твоей крови бежит моя кровь…

– Нет! – закричал я.

– А ты поразмысли, – покачал головой Анкудинов. – Никогда не говори ни «да!», ни «нет!», если можно промолчать. Человек состоит и из того, и из другого. Просто чего-то в нём всегда больше…

– Нет! – снова заорал я.

И проснулся.

Надо мной тревожно склонился Лёша: «Ты чего кричишь? Приснилось что-то? Да у тебя вроде как жар… Давай-ка, попей кипятку!»

Ни о чём я Лёше не сказал. Выпил кипятку и снова закрыл глаза. Что за наваждение! Стоило смежить веки, как привиделось мне, будто бы мы вернулись в Каменный и пришли, естественно, отчитаться перед Вэ И. В это время он как раз почему-то считал деньги: сотенные высокой стопкой возвышались на столе.

– Тут один человек продаёт неплохую машину, – сказал Вэ И. – Хочу купить. Вот сотни не хватает. Уже третий раз пересчитываю – может, обсчитался?

И, не смущаясь своего занятия, снова зашелестел купюрами как заправский кассир.

– Пожалуйста, – сказал я и протянул ему сто рублей. Дензнаком больше, дензнаком меньше – мне всё равно: денег я ни на что не копил, в основном покупал только книги и компакт-диски. Как это ни странно, в Каменном всегда продавалось много хорошей литературы, и не какие-нибудь детективчики, а последние вещи Мураками, Маркеса, Фаулза, Петрушевской – словом, не маскультура…

– Нет, не могу, – сказал Вэ И. – Привык не занимать.

И тогда я почему-то спросил:

– А вы для денег работаете, да?

– На Севере хорошо платят, – честно сказал он. – Сам не знаю, за что платят. Вот куплю машину, уеду и будешь ты редактором! А я надену белую шляпу и буду лежать на песочке в Анапе…

И снова я проснулся. В темноте палатки, зажатый кукулём, я долго лежал с открытыми глазами, слушал, как истошно пищат комары и где-то далеко ухает сова.

Лежал-лежал, пытаясь снова уснуть, но ничего не получалось. И тогда вспомнился отчего-то другой разговор. Вэ И как-то расщедрился и послал меня на трёхдневный семинар в Питер – так попросту, запанибрата, камчатцы называют Петропавловск-Камчатский. Вечером, оказавшись в городе, пришёл к своему однокласснику Валерке Истомину.

– Кого я вижу? – охнул Валерка и хотел сразу же тащить меня в комнату. По вешалке, готовой оборваться от шуб и пальто, я понял: у него много гостей.

– Э! – махнул Валерка рукой. – Мы так каждый вечер на моей хате собираемся. А что ещё делать? Скучно!

– Да тише ты, не тащи.. Давай тут постоим. Как живёшь-то?

– Сказал же: скучно! Работа, командировки, изредка – флирт, – он усмехнулся, почесал в затылке. – Вот и вся любовь.

– Понятно…

Мне отчего-то до смерти стало скучно и неинтересно, словно уже заранее побывал за столом в той комнате, наговорился о каких-то общих знакомых, впрочем, не интересных ни мне, ни собеседникам – надо же о чём-то трепаться!

– А я никак не пойму, чего ты на Пенжине сидишь, – сказал Валерка. – Там от тоски сдохнуть можно: посёлочек маленький, люди все знакомые, места вокруг дикие, да и баб, наверное, всех перетрахал. Перетрахал, да? Да ладно, чего ты смущаешься… Ты был лучшим студентом курса. Чего ты в Каменном не видел?

Я молчал и смотрел на потолстевшего, обрюзгшего за год Валерку. Его фигуру чудом стройнили фирменные бледно-голубые джинсы и тонкий шерстяной свитер.

– Ну, чего ты там не видел? – допытывался Валерка. – Между прочим, мой шеф оторвал бы тебя с руками и ногами, а деньги и тут зашибать можно – не меньше, наверное, чем на Пенжине. Здесь цивилизация, большая газета, ресторны, девочки… Ну, чего ты, а?

– А всё-таки, Валера, там больше платят, – сказал я. Соврал, конечно. Что я ещё мог ему сказать? Всё равно он бы ничего не понял и по-прежнему считал бы меня малохольным.

А пили в той компании здорово, и рассказывали анекдоты, которые почему-то не запоминались, и угощение было что надо – икра нерки, балык чавычи, варёные оленьи языки, и парни говорили, как хорошо, что я вырвался из своей «дыры» и сижу теперь с ними – как белый человек. Выпивка сама по себе – пьянка, а с хорошим человеком – застолье. Я слушал эти разговоры, и мне делалось всё скучнее. Обо всём и вся здесь судили с чувством превосходства, но эти ребята никогда не видели настоящей тундры, диких оленей и радужных брызг над мотрной лодкой. Разве могли они понять, зачем человеку всё это нужно?

Повспоминал, попечалился о Валерке и снова задремал. Но на этот раз мне ничего не приснилось. А может, я просто не запомнил сна.

Проснулся я почти здоровым: голова только чуть-чуть побаливала в затылке. Покосившись на Лёшу и определив, что он ещё спит, взял удочку и выбрался наружу. Впрочем, пришлось обойтись без неё: рыба, очумевшая от тесноты в пересыхающих ямах, не желала кидаться на крючок. Тогда я выломал толстую ветку, обстругал её и стал действовать как острогой. Поинизировал над собой: в обычной ситуации посчитал бы такой способ добычи варварством и занятием, не достойным мужчины. Ещё бы и в газете об этом написал, призывая спасать мальков из отшнуровавшихся водоёмов. Но что поделаешь, если тут, в глуши, нет столовых, а рыба всё равно не сегодня-завтра пропадёт. Да и голод не тётка…

Над низинками клубился лёгкий желтоватый туман. Разгоняемый солнцем, он нехотя стекал на траву мутной росой.

В самый разгар охоты на чиров с острогой я вдруг услышал глухой кашель и странные звуки: словно бы кто-то хлопал хлыстом. Люди?!

Взбежал на пригорок и замер: в большой грязной луже под тенью чозении стоял лось. Яма, в которую он забрался, очевидно, была глубокой: вода поднималась животному почти до брюха. Время от времени лось окунал в неё голову и хлопал длинными ушами. Вокруг него вилась серая туча комаров и оводов. Впрочем, над мей головой тоже кружил пищащий нимб, но кровососущие твари всё-таки боялись переходить в атаку: Лёша приготовил свежее снадобье из багульника, за ночь оно настоялось, и я натёрся им.

Лось почуял меня и уставился большими выпуклыми глазами, но как следует рассмотреть человека ему мешалм гнусные твари, жаждавшие крови – он окунало голову, хлопал ушами, с минуту обалдело изучал двуногое существо, явившееся перед ним, и снова повторял свою «зарядку». Вскоре он совсем перестал обращать на меня внимание.

Впервые в жизни я видел лося так близко. Правда, в лесах, что растут на притоках Пенжины, этих животных встречать всё-таки иногда приходилось. А на реку Белую их даже специально охотоведы завезли – решили пополнить северную фауну. Завидев людей, лоси стремительно бросались в чащу и поднимали несусветный треск. Такчто наблюдал я их только со спины.

Теперь у меня появилась возможность хорошо рассмотреть это животное, напоминавшее жирафу: ноги у сохатого очень длинные, красивые рога, словно огромные плоские кораллы; большая верхняя губа, небрежно свисавшая с морды, на шее болтается эдакое кокетливое украшение – кожаная серьга… Интересный зверь!

Лось то и дело кашлял и сердито фыркал. От тех же охотоведов я знал, что причина этого – личинки овода. Эта гнусная тварь выводит своё потомство в широких ноздрях сохатого. Личинки живут там припеваючи, каждая вырастает в длину до четырёх сантиметров! Они – настоящий живой кляп, не дающий лосю дышать. Вот он м старается прокашляться, отфыркаться от них, но это не помогает, и животное вынуждено терпеть пытку до тех пор, пока личинки не окуклятся и не вывалятся из его носа сами.

Когда сохатого слишком сильно донимают комары и оводы, он словно впадает в прострацию: не обращает внимания ни на зверей, ни на людей – хоть стреляй его, хоть вяжи, ему всё равно.

И этот лось, наверное, больше всего на свете боялся покинуть спасительную воду: всё-таки самые уязвимые места скрыты в луже. Сохатый, хлопая ушами, пугливо дрожал спиной, но с места всё-таки не трогался. М чтобы он не нервничал, я потихоньку отошёл в сторону, зашёл в кусты ольхи, поглядел из-за них на лося ещё немного и подивился его умению стойко переносиь осаду проклятых кровопийц.

Вернулся на стоянку, а Лёша уже сложил палатку и свернул кукль. Весело дымился костерок, и комары держались от него на почтительной дистанции.