Горизонт края света - Николай Семченко

Подивившись такому оригинальному способу добычи кореньев, Атласов с удовольствием отведал и чуприков – рыбы особого копчения, и сушёной икры, смешанной с толченой корой ивы, и ароматных трав, отмоченных в воде. А от хуйгула все казаки к немалому удивлению хозяев отказались. Очень уж деликатное кушанье! Хуйгул – кислая рыба, выквашенная в земляных ямах без соли, и её острого, смрадного духа, не зажав носа, вытерпеть невмочь.

Желая-таки увеселить гостей, Купеня вызвал из острожка камчадальских девок. Пугливо озираясь и прикрывая лунообразные лица, они расселись в круг, пошептались и, успокоившись, принялись искоса рассматривать мельгытангов и прыскать в кулаки – совсем как русские девки на якутских посиделках. Но Купеня, хлопнув в ладоши, что-то гортанно выкрикнул, и одна камчадалка, самая стройная, встала в центр круга и запела, отбивая такт руками: «Хама-хама– ик-ик!»43. К ней тут же присоединилась другая – проворно завертелась, закричала голосами разных зверей и птиц, и столь хитро она это делала, что в одном голосе три разных слышалось. Остальные девки пошли вкруг них хороводом, притоптывая и припевая.

Захмелевший Атласов глядел-глядел, похлопывал-похлопывал в ладоши и, вконец разгорячённый весельем, вдруг предложил:

– Послушай, друг Купеня, хочешь, научу вас русскому танцу?

– Танцу мельгытангов? – просиял князец. – Ай, хорошо! Купеня желает учиться пляскам сыновей богов!

Он, пошатываясь, поднялся на ноги и велел своим танцоркам остановиться. Те, хихикая, кинулись врассыпную по тёмным углам княжеской землянки.

– Старейшины, сюда! – позвал Купеня. – Будете смотреть, как Купеня плясать станет. Совсем как мельгытанин…

– Отчего ты один? – возразил Атласов. – Пусть все учатся!

– Нельзя, – заупрямился князец. – Сначала научусь я, потом мой старший сын, потом другие знатные люди, и так до последнего бедного старика моего стойбища – по родовитости и знатности

– Чины, значит, соблюдаете? – нахмурился Атласов. – Я-то думал, всё у вас по-простому…

– Танцы – это камлание, камчадал просто так не танцует – он камлает, – серьёзно ответил Купеня. – Это очень важное занятие. Я первым должен научиться, потом – все остальные….

Атласов встал и, как ни крепок был, с удивлением почувствовал: хмелён! Ох, и крепки напитки у камчадалов, пожалуй, осторожность не помешает – как бы не упасть, то-то смеху будет! Казаки глядели на него, ожидая начала. Камчадалы тоже замерли, и даже женщины в углах перестали прыскать и шептаться – вытянув шеи, с любопытством уставились на вождя мельгытангов.

Атласов вышел в центр круга, топнул ногой, горделиво подбоченился и, мелко-мелко переступая ногами, прошелся, потом – вприсядку, и застучал сапогами, и такие коленца завыделывал, что даже казаки, прежде не видевшие своего предводителя в подобном веселье, удивлённо ахнули.

Купеня, стараясь повторить движения учителя, вызывал взрывы хохота и визга женщин: вприсядку у него не получалось – скорее выходило похоже на походку раскормленного гусака.

– Ладно, – остановился Атласов, сдерживая дыхание. – Сегодня будем хороводы водить.

Он велел Купене взять за руку старшего сына, тот ухватил жену князца, та – важного старика в малахае, и постепенно образовался круг.

– А теперь пошли!

Вся компания, раскачиваясь из стороны в сторону, двинулась по кругу. Шаман бил в бубен, два молодца изо всех сил колотили по полому бревну, а бритоголовый старик, потешно надувая щёки, дул в бараний рог – под такой аккомпанемент хоровод вышел из землянки. Причём, некоторый его порядок был нарушен вынужденным карабканьем по лестнице, но на воле хоровод быстро восстановился. Вовлекая в себя всё новых и новых людей, он походил на капусту: внутри кружился Купеня с семейством, вокруг них – старейшины, их взяли в кольцо воины, тут же вертелись, повизгивая и вскрикивая, детишки…

В эту ночь всё стойбище веселилось долго, и огненные люди уснули поздно, и спали они крепко и спокойно, уверенные в дружелюбии иноверцев, которым так понравилось мельгытангское камлание «хоровод».

Встречь Солнца

(Записки И. Анкудинова. Продолжение)

Сон или не сон?

Каково же было удивление Лёши, когда вместо полноводной Сухой протоки нашему взору наконец открылся… хилый ручеёк. Хотя по всему видно: совсем недавно тут была большая вода! В желтых лужицах серебрились рыбьи спинки, да и само русло ещё влажное…

Поскольку открывшуюся картину мне не с чем было сравнить – раньше я никогда не бывал на Сухой протоке, то я стоял с довольно равнодушным видом и думал только о том, что теперь нас, пожалуй, будет не так-то просто найти: если поисковая лодка придёт в эти места и мужики вместо протоки обнаружат ручеёк, то они, чего доброго, попросту повернут обратно или, в лучшем случае, попробуют дойти до Старого посёлка.

Я чувствовал себя неважно – и от того, что простудился, и от многочасового перехода, и от однообразной пищи: рыба, корешки, кипяток с мхом и кипреем. Лёша советовал не брезговать – есть сырые рыбьи хребтины для повышения тонуса. Он даже хотел поставить силки на куропаток, чтобы хоть как-то разнообразить наш рацион. Но я воспротивился: эти симпатичные, юркие птицы мне нравились живыми; к тому же, в это время года куропатки нянчились со своими выводками, пестовали их, учили жить и было бы грешно оставить деток беспризорными.

– Малохольный, – только и сказал Лёша в ответ.

Ну и пусть!

На выводки куропаток мы наталкивались довольно часто. Ртенцы затаивались в траве, и начинали улепётыватьт только тогда, когда мы подходили к ним слишком близко. Кстати, можно пройти совсем рядом с куропаткой и не заметить её: настолько оперение этой птицы сливается с землёй.

– Отдохнем, – сжалился Лёша. – Ты весь взмок.

Я сел на рюкзак и тут увидел у своей правой ноги крошечное растеньице в ажурных листиках. Над ними покачивался стебелёк с пунцово-красным цветком. Его сросшиеся лепестки напоминали сердце, пронзённое стрелой – эдаким шпоровидным отростком. Да это же «бродяжка»! Это растение не выносит соседства с густыми травами и всегда выбирает для жительства чаще всего склоны сопочек и холмов. Нередко её засыпает песком, щебнем, но «бродяжка» живуча – удлиняет свои корневища и высовывается из-под обвала где-нибудь поодаль как ни в чём не бывало.

Эта травка дружит с ветром – он разносит её семена на большие расстояния, и селится «бродяжка» в самых пустынных, казалось бы, вовсе не пригодных для жизни местах, и всегда она любит одиночество и не очень-то цепляется за своё место: не в пример другим травам ей нравится вольная жизнь путешественника. А по-научному, кстати, её так и зовут – дицентра бродяжная.

Почти рядом с «бродяжкой», вызывая её неудовольствие, покачивалась какая-то травинка с мелкими голубыми цветками. Я уставился на неё. Наверное, очень тупо уставился: мне не хотелось двигаться, голова гудела, и перед глазами плыла длинная розовая нитка. Кашель больно отдавал в лопатки.

– Ты посиди, – сказал Лёша, – а я залезу на сопку, погляжу: может, протока пересохла только наполовину. И такое бывает.

Я молча кивнул. Мне было неловко: так некстати расклеился. У моих ног тихонечко вздрагивало на ветру пурпурное сердечко, и раскачивался голубой цветок, и разноцветная нитка сплеталась в клубок и снова разматывалась. Смотрел-смотрел я на них и незаметно задремал. И привиделось мне, будто бы крепкая, дочерна загорелая рука тронула за плечо. Поднял голову и увидел кряжистого бородатого мужика в тусклой кольчуге. Он глядел на меня насмешливыми тёмными глазами.

– Сиднем сидишь, – проговорил он наконец. – Пошто сидишь? Поздорову ли?

– Так себе…

– Знамо дело! – пробормотал мужик и вздохнул. – А навроде ты как Анкудиновских кровей-то?

– Ну да, фамилию вы угадали…

– На Тимошку Анкудинова малость смахиваешь, – сказал мужик, но тут же засомневался: Он, конечно, сродственник нам, но ты, похоже, не от него, самозванца, пошел…

– Не знаю я никакого Тимошку!

– Ой ли? – усмехнулся в усы мужик. – Знатный был проходимец. Ох, покуролесил на своем веку…

– Это тот Анкудинов, который себя выдавал за сына царя Василия Шуйского? – вспомнил я кое-что из прочитанного по истории. – Да его же четвертовали, и никаких наследников не осталось…

– Что с вас, нынешних, взять? – покачал головой мужик. – Не помните вы ни истории, ни своих пращуров. Остался у Тимошки-то сын. Но не о нём речь… Вот, может, ты от меня пошёл. Обличьем схож, а силой, видать, Бог малость обидел…

Кольнуло сердце: не с тем ли самым Анкудиновым разговариваю, следы которого затерялись в столетиях? Фантастика и блажь!

– Ты вот что, – сказал мужик. – Давай-ка нарви веток стланика да пропарься ими – первейшее средство! Тундра смекалистому человеку – и лекарь, и аптекарь…