Горизонт края света - Николай Семченко

– О, хорошо! – взревел тот. – Хозяин, возьми веничек да попарь меня хорошенько!

– Как это?

– Бей по спине, что есть сил!

Камчадал, удивившись такой просьбе, осторожно стал прикладывать веник к распаренной спине гостя.

– Сильнее, сильнее! И пару подбавь! Что это жару так мало? Не нравится мне твоё подчеванье!

Выхватив ковш из рук Лемшинги, он плеснул на каменья и раз, и другой, и сам себя так заогревал веником, что только листья с него посыпались.

– Не убивай себя, не надо! – закричал испуганный Лемшинга. – Я подчиванье скоро закончу.

– Э, нет! – замотал головой Атласов. – Давай лучше потчуй, а то обижусь.

Лемшинга, припав к полу, дополз до очага, плеснул на каменья водицы и тут же отпрянул в сторону. Он судорожно разевал рот, как карась, выброшенный из воды.

– Ещё, ещё! – просил Атласов. – Крепче потчуй! Любезней будь! Почему Лемшинга так плохо дружбу со мной сводит?

И бедный камчадал, не спея выскочить из юрты, вынужден был терпеть великий жар. А мельгытанин знай себе плескался в лохани, постанывая в изнеможении и охаживая себя веничком. Атласов любил баню, какой же русский не приходит в восторг от её томительной неги, огня и пара, и того особенного чувства просветлённости, с которым выходишь из парного ада на свежий воздух?!

– Нет мочи! – охнул наконец Лемшинга. – Не сердись, добрый мельгытанин, дай отдышаться!

– Что? – рассердился Атласов для вида. – Разве не хочешь ты угодить гостю, удоволить его? Смотри, обижусь! Весь род над тобой смеяться станет: плохо потчевал гостя!

А это почиталась за такое великое бесчестье, что несчастный Лемшинга уже и не рад был своей затее. Он хотел даром взять понравившиеся вещи мельгытанина, но не знал, что русские любят пар. Принуждённый терпеть жару вместе с гостем, он подливал воды на каменья до тех пор, пока не упал без чувств. Атласов, посмеиваясь, вынес бедолагу на свежий воздух.

Камчадалы тут же принесли из соседней юрты куски льда. За льдом и снегом каждое утро посылали молодых в горы, и потому в стойбище всегда был постоянный запас этого добра, которое употребляли для охлажденья воды в жару.

Вскоре Лемшинга слабо шевельнулся, открыл глаза, увидел перед собой Атласова и снова испуганно зажмурился.

– Ох, хорошо подчевал! – блаженно улыбнулся Атласов. – Удоволил гостя на славу. Молодец!

– Мельгытанги дружат с духом огня, – прошептал камчадал. – Ай, как Лемшинга об этом не подумал раньше!

– Всё было хорошо, – заверил его Атласов. – А ради дружбы дарю тебе кафтан. Будешь в нём форсить!

Кафтан Лемшинге очень понравился, особенно его занимали блестящие пуговицы – надо же, сколь искусно сделаны, и сверкают, как солнце, глазам больно! В подарок отдал он Атласову шкуру чернобурки – большую, с пышным хвостом. Подарок вождю мельгытангов понравился, и он этого не скрывал. Вслед за Лемшингой и другие уйжучючи принялись задабривать его подношениями.

В Атласове каким-то образом уживались как бы два человека: один прямодушный, весёлый, умный, жаждущий узнать и увидеть как можно больше, другой – грубый, заносчивый и корыстный. Когда верх брал второй, то начальный человек бывал как бы не в себе – мог с палашом метаться пьяный, наказывать казаков без всякой их вины батогами или кнутом, корыствовать ясачной казной. Как человек лакомый, не знал удержу: принимал в дар от камчадальских князцов и уйжучючей меха, не брезговал ничем – брал и кухлянки, и детские шапочки из горностая, и даже варежки из собачьего пуха.

Да и что для нас, русских, в том удивительного? Прежде, отправляя человека на новую, более высокую должность, ему так и говорили: «Кормись…» Кормление – наш вековечный обычай. И вообще, покуда душа человека носит бренную плоть, он не свободен от грехов и заблуждений, и печалимся мы этому, и пьём горькую, и самих себя не понимаем, а если вдруг озарит нас прозрение, то, дабы не видеть истины, как она есть, снова заливаем глаза мерзким зельем…

За два века до похода Атласова яростный монах Максим Грек проповедовал на Руси: только дух свободен и вечен, и если жить по плоти, то умрёшь, а если духом умерщвлять в себе плотское, то живым останешься – и на этом, и на том свете, надо полагать. Но, увы, даже монахи, хоть и носили рясу, не шибко-то блюли эти каноны. Бог, которому они молились, изгонял из своих храмов торгующих, но, проповедуя о том, священники творили обратное: в церквях продавались крестики, иконы, свечи, и само Святое слово, переписанное от руки, тоже продавалось в виде книг. Христос учил жалеть бедняков, ан нет – попы ссужают им в долг, под проценты. У монастырей была своя земля, и золотая казна, и всякое иное добро, приобретённое на десятину, пожертвованную прихожанам святым отцам. И если проповедники возглашают с амвона одно, а живут по-другому, то что остаётся делать верующему? Издавна впиталось это в кровь: говорить одно, делать другое, а поступать совсем иначе.

Забыв о запрете воеводы не обирать аборигенов сверх меры, и другие казаки из отряда Атласова потихоньку обчищали камчадалов. Один стрелец, выслушав историю с атласовским «подчиванием», удумал такую забаву. Высотрев хорошие меха, он звал в гости их владельца. Юрту по камчатскому обычаю крепко топили. Пока гость ел и пил, стрелец так поддавал жару, что и самому было невмочь его терпеть. Но как хозяин, он мог выбраться на свежий воздух и, отворяя двери, беспрестанно плескать воду на каменку, поддавая пару. Вскоре одуревший гость взмаливался отпустить его с миром. Он сулился отдать хоть все свои богатства, лишь бы выйти на волю.

Такое обхождение, тем не менее, камчадалам было так приятно, что о сведении дружбы с этим пройдохой они хвалились всем своим родичам, и клялись, что сроду не чувствовали такого крепкого жару, как в гостях у него. За такое угощение можно отдать самые лучшие меха – когда-то ещё подобное приятное обхождение встретишь?!

Лемшинга тоже хвастался своей дружбой с предводителем мельгытангов. Соседние уйжючучи завидовали ему, считая, что русский начальник поставит Лемшингу главным над их родами.

Когда отряд казаков засобирался в путь дальше, Лемшинга решил отблагодарить Атласова. Кряхтя, он втащил в юрту большую корзину с рыбой. Уйжючучь, между прочим, ловил её в дарёном кафтане, немало не заботясь о его сохранности – обновка постоянно была грязной и сырой, один рукав оторвался и висел на двух-трёх нитках. Но Лемшинга щеголял в кафтане и в стойбище, и на рыбной ловле, и даже спать ложился в нём.

– Кушай мокою47, – угощал Лемшинга Атласова. – Хорошая рыба! Силу воинам даёт. Видишь, мокоя изрезана на куски, а всё же шевелится: много в ней жизненных соков. А голова, глянь, какая!

Атласов взглянул и удивился: рыба поводила глазами и разевала широкую пасть. Внешне она напоминала осетра, но отличалась от него страшными зазубренными зубами.

– Сам корякский князь Иктеня посылает к нам своих людей менять оленей на пузыри мокои, – говорил Лемшинга. – В них удобно держать топлёный жир. Когда камчадал мокою ловит, он никогда не назовёт её по имени. Хитрая рыба! Может испортить свой пузырь, и он станет негодным…

– Иктеня? – переспросил Атласов. – Ты знаешь Иктеню?

– Знаю, знаю, – закивал камчадал. – Хитрый князь, злой князь, – и зашептал: Присылал к нам послов, уговаривал войной идти на мельгытангов. Совсем ум от старости потерял! Всё не поймёт: никто огненных людей не сможет победить – на вашей стороне духи грома и молнии. У нас даже самая глупая старуха это знает.

– Вот как, – усмехнулся Атласов. – Значит, Иктеня подбивает камчатский народ на бунт?

– Его никто не слушает, – зачастил Лемшинга. – Камчадалы желают мира и покоя. Тебя везде будут встречать приветливо, помогать станут…

И в самом деле, переправившись через Ичу-реку отряд казаков двигался к югу без особых приключений. Камчадалы встречали их смиренно и хотели только одного: пусть мельгытанги не мешают им жить так, как они жили до их прихода. Люди хотели трудиться по своей воле, думать о нужном и настоящем, не заглядывая в далёкое будущее. Из-за жилищ или охотничьих территорий они никогда не ссорились, ибо за Ичей-рекой для каждого рода хватало и воды, и земли, и зверья, и рыбы. Не спорили они и о границах своих владений, потому что места под небом им с избытком хватало всем.

Ради любопытства Атласов спрашивал камчадалов, не приходила ли им мысль, когда они глядят в небо, на звёзды, солнце и всё окружающее, что всю эту благодать кто-то сотворил для человека, и так всё премудро устроил, что нужно его за то благодарить и неустанно почитать. Но аборигены в ответ смеялись: ни любви, ни страха к творителю мира они не испытывали. Всё, что есть вокруг человека, придумал Кутх. Но разве он бог? Он – ворон, сделавший землю. Устал летать, захотел на чём-нибудь отдохнуть, вот и соорудил твердь. Как, из чего – этого камчадалы не знали: сделал землю, и всё. А свет в этом мире был всегда, и вода была, и небо было, и души людские бессмертны, и всякая тварь земная после кончины восстанет в верхнем мире, и так же станет там жить в трудах и заботах для пропитания живота своего, как и в земном существовании.