Солоневич - Константин Сапожников

Солоневичи доверяли Елене Леонардовне. Симпатий к советской власти она не испытывала, хотя от критических заявлений воздерживалась даже в заведомо «антисоветской компании». Дав согласие на участие Пржиялговской в «группе побега», Иван Солоневич сомневался только в одном: выдержит ли 45-летняя женщина тяготы блужданий по лесам и болотам? Но брать её стоило: в Литве у неё было родовое имение, в котором братья намеревались (с её предварительного согласия) на время поселиться в качестве арендаторов. Кто мог предположить, что Пржиялговская, несмотря на все призывы «соблюдать конспирацию», посвятит в дело «душку Николаса»!

Бабенко появился в Салтыковке в июне 1933 года. Пржиялговская представила его Ивану, заявив как ни в чём не бывало, что «Коленька в курсе всех планов», что он надёжен, смел и будет полезен во всех отношениях. Бабенко скупо рассказал о себе: «Я — белый офицер, старый охотник, принципиальный враг режима», — и сообщил, что намерен взять «в побег» двуствольное ружьё, собаку и подробную карту Карелии. И самое главное: он обещал добыть деньги на обеспечение группы.

Прошло несколько недель, и Пржиялговская выкинула очередной фортель. Она сказала, что не может рисковать здоровьем, плутая по Карелии, и потому остановилась на легальном варианте выезда — через Интурист. Бабенко в группе остался. Его цепкий интерес ко всем деталям подготовки побега беспокоил братьев. Нехорошие предчувствия в отношении Бабенко у Ивана усилились, когда стало ясно, что «бывший офицер» не слишком соответствует «образу человека» с фронтовым опытом: «Зашёл разговор об оружии, и Бабенко сказал, что он в своё время много тренировался на фронте в стрельбе из нагана и что на пятьсот шагов он довольно уверенно попадал в цель величиной в человека. Этот „наган“ подействовал на меня как удар обухом. На пятьсот шагов наган вообще не может дать прицельного боя, и этого обстоятельства бывший артиллерийский офицер не мог не знать».

Иван решил оставить всё так, как есть, действовать по плану, успокаивая себя следующими размышлениями: «Если Бабенко — сексот, то всё равно мы уже „под стёклышком“, всё равно где-то здесь же, в Салтыковке, по каким-то окнам и углам, торчат ненавистные нам агенты ГПУ, всё равно каждый наш шаг — уже под контролем… С другой стороны, какой смысл Бабенке выдавать нас? У г-жи Е. в Польше — весьма солидное имение[46], Бабенко — жених г-жи Е., и это имение, во всяком случае, привлекательнее тех тридцати советских сребреников, которые Бабенко, может быть, получит — а может быть, и не получит — за предательство».

Как вспоминал Иван, «это было очень тяжёлое время неоформленных подозрений и давящих предчувствий. В сущности, с очень большим риском и с огромными усилиями, но мы ещё имели возможность обойти ГПУ: ночью уйти из дому в лес и пробираться к границе, но уже персидской, а не финской, и уже без документов и почти без денег. Но… мы поехали. У меня было ощущение, точно я еду в какой-то похоронной процессии, а покойники — это мы все».

Эти же события в интерпретации Бориса Солоневича мало отличались от версии Ивана. Борис в беседе с контрразведчиками РОВСа в Гельсингфорсе так объяснил причины провала:

«В 1933 году, когда я с братом собирался бежать во второй раз (после первой неудачи), одна из наших предполагаемых спутниц неосторожно доверила тайну побега своему жениху, Николаю Артемьевичу Бабенко, юристу, проживающему где-то на Театральной площади в Ленинграде. Его мой брат знал около трёх лет по общим знакомым и не раз встречался с ним на вечерах или просто за бутылкой водки. Этот жених называл себя поручиком старой армии, артиллеристом, участником Белого движения. К сожалению, я его увидел только перед отъездом из Ленинграда и не мог лично проверить сведения, которые он дал брату о себе. По пути из Ленинграда в Петрозаводск мы все были умело „сняты“ — арестованы ОГПУ и помещены в ДПЗ. Этого „поручика“ тоже арестовали, но в тюрьме уже не трогали. Следователи не скрывали, что этот человек их сексот».

Бабенко, агент «Прицельный», «специализировался» на выявлении и разработке белых офицеров. Солоневичи к офицерской категории не относились, но в Ленинградском ОГПУ сочли необходимым ввести в разработку «Спортсмены» именно «Прицельного», человека авантюрного склада и широкого кругозора, физически крепкого, умеющего входить в доверие.

«Прицельный» не подвёл и на этот раз. Он получил сведения о точной дате побега, маршруте движения, «характере вооружённости» группы. В своих письменных отчётах он, правда, несколько преувеличивал степень «ожесточённости» Солоневичей, их готовности «с боем» прорываться на Запад. Такие отчёты вызывали обострённую реакцию в Управлении НКВД и, как следствие, — повышенные денежные поощрения «Прицельного».

Во время последней перед побегом встречи с курирующим сотрудником сексот обеспокоенно отметил, что ощутил некоторую настороженность Ивана, когда посетил его «на даче» в Салтыковке: «Все участники побега живут в страшном напряжении, знают, что рискуют жизнью, и потому боятся даже собственных теней. Каких-либо поводов заподозрить меня я не давал. Однако Иван, как организатор и вдохновитель побега, опасается провала. Он знает, что в этом случае последствия для его родственников, втянутых в аферу с бегством за кордон, в том числе для сына, будут серьёзными. Иван переживает. Юрий успокаивает его, играет на гитаре, развлекает песенками».

В первой главе этой книги была изложена версия Ивана об обстоятельствах ареста. Борис тоже описал «сцену ареста» в свойственной ему экспрессивной манере: «И вот… ночью в вагоне поезда, нёсшем нас по Карелии, я проснулся от какого-то прикосновения. Кто-то держал меня за руки и обшаривал карманы, где у меня лежал револьвер. „Воры!“ — мелькнуло у меня в сознании, я рванул чью-то руку. Послышался хруст кости, стон, но в этот момент в лицо мне вспыхнуло несколько электрических лампочек, и чёрные револьверные дула показались перед глазами.

— Не рвитесь, товарищ! Вы арестованы. Протяните руки!

Борьба была бесцельна. Резко щёлкнула сталь наручников. Весь вагон был в движении. Старики, рабочие, инженеры, военные, все они стояли с револьверами в руках и радовались удачно проведённой операции. Как оказалось впоследствии, для нашего ареста было мобилизовано 36 чекистов, переодетых в самые разнообразные костюмы… На каждого из нас приходилось по 7 человек, вооружённых и привыкших не стесняться перед кровью и выстрелами».

В безвыходной ситуации братья Солоневичи не потеряли присутствия духа, хотя было понятно: влипли всерьёз и надолго! Больше всего переживал Юра: он вёз на себе пакет с «разоблачительными» фотонегативами. Снимки были сделаны Борисом на улицах Орла, и сюжеты их были похожими: трупы и трупы людей, бежавших от голода на Украине. От улик необходимо было избавиться, и Юра, руки которого были стянуты наручниками, сумел, преодолевая боль в запястьях, вытащить из заднего кармана брюк конверт с негативами и потом незаметно для чекистов засунуть его в щель вагонного окна.