Другая Белая - Ирина Аллен

Все эти полубредовые разговоры с самой собой заканчивались, как правило, одним выводом: да, в своих стараниях быть хорошей женой она перешла черту, за которой жизнь была не ее. Да, она жила чужой жизнью с чужим человеком, так и не ставшим своим. Но выхода не было: уезжать она не хотела, а как жить одной в чужой стране? Об этом даже думать было страшно: нет, только не это, стерпится-слюбится, надо что-то пересмотреть в себе, чем-то пожертвовать… Только не возможностью работать! «Вот только уговорю его насчет работы, ведь это всего лишь контракт, отработаю три месяца, а там видно будет». Засыпала немного успокоенная.

Работу предложили. Разговор состоялся. Ничего хорошего не вышло. Дэвид демонстративно ушел в другую спальню и хлопнул дверью. Марина постояла за дверью, готовясь постучаться, но рука бессильно повисла: не хватило духу.

Утром она спустилась вниз. Дэвид сидел за столом пил кофе и читал газету. Марина заварила чай и села рядом. Он не пошевелился, чтобы передвинуть газету, вместо этого рявкнул:

— Ты разве не видишь, что мешаешь мне!

От неожиданной грубости на глазах выступили слезы. Это вызвало новую волну гнева:

— Ты мешаешь мне завтракать!

Тогда она, не в силах ничего с собой поделать, зарыдала. На лице Дэвида появилось брезгливое выражение, он встал рывком, швырнул газету в угол и вышел из комнаты со словами:

— Соседи могут услышать. А мне здесь жить!

Закрывшись в спальне, Марина долго рыдала в подушку: перед ней стояло его лицо — лицо чужого человека.

Дэвид постучал, вошел и сел на край кровати. Начал говорить, и, еще не поняв о чем, Марина почувствовала: сейчас между ними все решится. Каким-то ханжески-ласковым тоном он произнес:

— Я не хочу, чтобы ты уезжала, ты можешь жить во второй спальне, как мой гость, — и вещи свои ты можешь оставить. Я не буду брать с тебя деньги за комнату — так, немного за газ и электричество.

Вышел с победоносной улыбкой.

Тонкий волосок ни выдержал-таки меча, и тот упал, но не на Дамокла — на Марину. Такую же боль она испытала однажды в детстве, когда тяжелый волейбольный мяч попал ей в лицо: нестерпимо, нечем дышать. Он так сказал! Дышала с трудом, но мозг лихорадочно работал: «Я не останусь здесь ни минуты!» Вывернула наружу все вещи из комода. Собрала документы. За чемоданом пришлось идти в гараж через кухню и сад. В саду Дэвид только что развесил огромные черные купальники Крис — она часто оставляла свою одежду постирать после бассейна, но до этого он сушил ее в гараже. Купальники хлопали на сильном ветру и были похожи на пиратские флаги. Марину передернуло.

Набила чемодан самыми необходимыми шмотками, оглянулась, и еще что-то затолкала: свое, родное, — не оставлять на чужой территории. Чемодан не закрывался, села на него — замок щелкнул. Стащила вниз, поставила в угол гостиной. Забрала все свое из ванной комнаты, еще раз проверила документы. Вызвала такси к дому, уже не скрываясь. Появился Дэвид. Он отбросил елейный тон, каким говорил полчаса назад, и, определенно решив сжечь все мосты, закричал каким-то визгливым бабьим голосом:

— Ты знаешь, сколько будет стоить такси до станции?! Ты не знаешь цену деньгам! Ты эгоистка! У тебя никогда не было ни сестер ни братьев, ты всегда была занята только самой собой! Почему ты ни разу не предложила мне принять ванну первому?!

Подъехало такси. Куда? В Слау — там жила Ирина. Внезапно Марину охватила радость: все к лучшему!

Оставив вещи у Иры, Марина уехала в Москву проведать маму, найти новых жильцов для своей квартиры (прежние съехали) и быстрее назад: в конце июня начиналась ее работа в Королевском музее Лондона. Она позвонила своей московской мудрой Кате. Та приехала — роскошная женщина за рулем огромной тойоты. Катя давно ушла из музея, сделала карьеру в нефтяном бизнесе. Двух девочек растила одна. С их отцом расставалась дважды — после рождения старшей и сразу после рождения младшей, уже навсегда. Тот с дочерьми не встречался. Катя опять, как и раньше, — с женатым мужчиной.

— Марина Михайловна, может быть, все еще можно уладить? Такой мужчина. И видно, что он знает и ценит, что имеет.

Катя рассматривала фотографию, сделанную в первый год их совместной жизни.

— Умница ты моя, верное слово нашла. Этот мужчина ценил меня, когда имел. Сделала шаг в сторону от него к самой себе — стала ему врагом. Но разве можно иметь любовь? Ты как считаешь?

Что могла считать умница и красавица Катя, которой в жизни удавалось все, кроме хорошей семьи со своим персональным мужем?! Семьи, в которой она была бы единственной женой единственного мужа.

Вопрос про «иметь любовь» был риторическим. Конечно, нельзя. Если бы было можно, не создали бы все народы мира столько сказок, где злодеи не просто похищали красавиц, чтобы «иметь», а пытались завоевать их сердце, пленить, очаровать. Да хоть, Черномор в «Руслане и Людмиле».

Оставшись одна, Марина все никак не могла успокоиться:

«Если уж молодой Кате не дается семейное блаженство, то о чем мечтать мне?! Я не создана для блаженства на длинную дистанцию. Enough is enough![90] He я первая, не я последняя. Даже красавица поэтесса сходила с этой дистанции…»

Марина бросилась искать книжку стихов Беллы Ахмадулиной — должна же быть где-то… Вот:

Завидна мне извечная привычкаБыть женщиной и мужнею женою,Но уж таков присмотр небес за мною,Что ничего из этого не вышло.[91]

Смотрела в окно, за которым было так много старой Москвы, тесной и полной жизни. Любила это всегда. Со многим расставаться было грустно. Стряхнула с себя грусть: «Cheer up![92] Сама себе, по крайней мере, я могу гарантировать отсутствие разочарований и свободу передвижения. Столько еще интересного я не видела в моей Британии».

Те из московских друзей, кому Марина рассказала, что рассталась с мужем, говорили: «Ну, теперь вернешься, что тебе там делать одной?! Здесь и квартира у тебя вон какая, и работу найдешь в музее — не в своем, так в другом, — с твоим опытом тебя должны взять». Была ли у Марины мысль вернуться? К ее большому стыду, не было. Почему к стыду? Потому, что однажды об этом ее спросила мама…

С мужем или без мужа, но она хотела жить в своей новой стране. Пусть не так, как было задумано вначале, пусть опять одна… Было твердое знание, что жизнь в Москве она уже отжила, отцвели для нее московские хризантемы, теперь в ее саду — английская роза. И на вопрос, который задавался или подразумевался («кому ты там нужна?»), она без колебаний отвечала: «Там я нужна себе!»

Четвертая глава

К Марине вернулась ее энергия. Эмоций никаких — только действия. Два дня, что жила у Иры, обзванивала агентства недвижимости. Съездила в Лондон, посмотрела пару-тройку квартир — ужас, что предлагали за те деньги, которые она могла себе позволить платить. В конце второго дня у метро Kilburn нашла недорогую студию с кухонькой и душем. Комната чистенькая (при ней заканчивали красить стены и потолок), десять минут до метро, и прямая линия до Green Park, недалеко от которого место ее будущей работы.

Чтобы арендовать квартиру, от жильца требовались рекомендации с места работы или от уважаемых людей и счет в банке. Счет был, а вот рекомендации… Помог младший сын, работавший в московском офисе иностранной фирмы, — рекомендатели нашлись. Старший сын перевел деньги для того, чтобы заплатить депозит за месяц и еще кое-что на обустройство. «Бедные мои ребята, пришлось им все рассказать, но они молодцы, проявили себя как мужчины».

Квартира сдавалась без мебели. Нужно было срочно купить необходимое. Пошла на главную улицу — High Street[93]. Да-а, это не Виндзор… Да и Лондон ли это?! Таким она представляла себе Каир, в котором никогда не была: дешевые магазинчики «Only £1»[94], лавчонки с вывесками на арабском языке, пабы, не вызывавшие никакого желания в них заглянуть, запах восточных пряностей, странного вида явные «неангличане», подпиравшие фонарные столбы… И вот они, дамы несмелые, косяками идут по улице, демонстрируя то, чем их богато одарила природа и фаст фуд. «Да, пожалуй, хорошо одеваться для этой улицы не надо, опасно даже: „Чужой среди своих“», — посетила Марину мысль.

Ее новое жилье было в десяти минутах ходьбы, но какая разница! West Hampstead, как ей объяснил молодой сотрудник агентства, — это в прошлом место, где жили университетские преподаватели, средний класс. Оно было застроено хорошими викторианскими и эдвардианскими домами. Еще недавно район был известен как излюбленное студенческое место, где студенты снимали комнаты с общими удобствами.

Дом, где поселилась Марина, был викторианский, построенный, наверно, в конце XIX века (королева Виктория жила и правила так долго, что понятие «викторианский» в стилевом отношении довольно разнообразно), несомненно, для одной семьи. Ловкий владелец дома «нарезал» в нем больше двадцати маленьких квартирешек-комнатушек и сдавал их, благо место было бойкое. Маринина студия в своей прошлой жизни наверняка была гостиной — очень высокие потолки с сохранившейся лепниной — есть на что смотреть, лежа в кровати, — огромное «французское» окно — дверь в сад. Громко сказано — сад общий, communial, но есть возможность выгородить достаточно изолированный кусочек («Займусь садоводством!») Марину очень удивило то, что в голой комнате были темные бархатные шторы во всю высоту и ширину стены. Может быть, сохранились от прежних времен?