Очищение духом. Трилогия - Никита Марычев

Магазин посуды ей на Восточной улице указали сразу. Красивое одноэтажное здание из жёлтого кирпича. Вывеска «Стекло» была прибита прямо над дверью, большая и заметная, с яркими зелёными буквами. Не менее минуты Ривелсея стояла, глядя на неё, а затем, в последний раз взглянув на себя в зеркальце, тихо толкнула дверь и вошла. Звякнул колокольчик.

Нельзя не сказать, что лавка Дейвиса производила очень приятное впечатление своей благоустроенностью и красотой. Она была просторна, с высоким потолком, и стены в несколько рядов окаймляли узенькие полочки, на которых стояло всё что угодно – от длинных узких ваз и огромных блюд до миниатюрных чашечек, подставочек, ложечек и даже колечек из узорного и обыкновенного, разноцветного и простого, толстого и тончайшего стекла. Всё это отбрасывало блики, и казалось – в комнате радуга. Ривелсея загляделась на всю эту необузданную красоту. Да и невозможно для девушки пройти, не заметив, мимо прекрасного и утончённого. Особенно её сразу привлекла чашечка с синими цветами, осколками летнего леса на смутно-жёлтом стекле. И не могла не привлечь. Ведь её мама так любила васильки! И около дома всегда росли они вместе с ромашками и зимоцветами, тоже белыми, восьмилепестковыми пушистыми цветами, которые всегда зацветали в конце лета и которые отец часто вплетал ей в волосы во время прогулок под осенним лоснящимся от воды небом, и тогда она смотрелась до безумия очаровательно и хорошо.

Стекольщик, видимо, от нечего делать тоже прохаживался возле полочек, раскладывая и перекладывая лежащее на них. Управившись с маленькими тарелочками, которые он ухитрился переложить на верхнюю полку, держа в то же время в руках большой изумрудный поднос, который затем водрузил на их прежнее место, он тут же обернулся к звуку колокольчика и, увидев посетительницу, приятно улыбнулся.

– Добрый день! – сказал он и после непродолжительной паузы твёрдо добавил, – Нет. Нет, – добавил он снова и в знак отрицания сильно замотал головой.

– Добрый день, – кивнула Ривелсея. – А что «нет»?

– Нет, за последний месяц я не видел ни разу, чтобы зашла сюда столь очаровательная, приятная девушка! Я не мог не заметить – красоты, равной этой, не увидеть нельзя.

Ривелсея тяжело вздохнула.

– Что такое? – лицо Стекольщика, или Дейвиса, приняло выражение участливое, оттеняя улыбку радости от встречи на второй план, но не угашая её совсем.

– Как жаль, – сказала она. – Как жаль, что не все, далеко не все в этом прекрасном городе столь любезны и добры!

Стекольщик засиял. Ему было никак не больше тридцати двух, либо он просто умел очень хорошо себя держать. Глаза его были ярко-серыми, с прищуром, волосы и брови чёрные, а губы тонкие и розовые, как у женщины.

– Как мило, – воскликнул он. – Как мило это от вас услышать! У меня… у меня даже нет слов!

Стекольщик замолк, Ривелсея же стояла и улыбалась милой и очаровательной детской улыбкой, полной абсолютной искренности, в которой нереально усомниться, и нет никакого прощения тому, кто это сделает.

– Я так люблю синий цвет, – сказала она, осторожно беря с полки приглянувшуюся ей уже чашечку. – Он напоминает мне о детстве. Эта чашка такая красивая, кажется, что цветы на ней – живые и даже пахнут.

– Какая? – спросил Стекольщик, ловко выхватывая у неё чашку. – Вот эта? Отлично, это так называемое «тенистое стекло», его делают на юге, в посёлке Серые Тени. Это – самое лучшее, что у меня есть. Изящной работы, очень тонкая, прекрасная и приятная вещь.

– И хрупкая, – сказала Ривелсея, – как всё прекрасное, что только есть на этом свете.

Стекольщик всплеснул руками.

– Что делать, что делать. Но у вас несомненный и изысканный вкус, редко кто заходит сюда и сразу среди множества стоящих здесь предметов выбирает что-то столь совершенное.

– Неужели? – спросила Ривелсея. – Как я заметила, однако, мало кто вообще сюда заходит, а почему, я не понимаю. Ведь здесь так красиво и хорошо.

По всей видимости, это она сказала, вспомнив, зачем сюда пришла: ведение разговоров о прекрасном и о разных видах стекла не являлось её основной миссией.

Лицо Дейвиса подёрнулось холодной дымкой.

– Да, – ответил он. – Мало кто заходит, и я разоряюсь и беднею. Неприятно мне об этом говорить, путешественница, очень неприятно. И не лучше ли вам кого другого спросить об этом происшествии. Мне слишком тяжело об этом вспоминать.

– Других нет никакого толку спрашивать, – рассудительно сказала девушка. – Такого наплетут, что мне и фантазии не хватит в это поверить. Того, что мне говорили, просто не могло быть.

– Конечно! Конечно, ведь мало что я разоряюсь, так я знаю, какие вещи про меня говорят и что возводят, они из меня урода какого-то, чудовище сделали! Я в Анрельте вообще самый безобидный и законопослушный человек, только лгут на меня всегда очень много и неправду. С этим я ничего сделать не могу! Знаю, знаю я, что говорят и что рассказывают. Да и ты знаешь. Не успела приехать, а уже наслушалась всякого вздора и напраслины. Ведь так?

– Так, – кивнула Ривелсея, делая как можно более непосредственное и невинное лицо. – Несколько часов в вашем городе, мы недавно с одним моим знакомым зерно на склад привезли, а я уже всякого наслушалась – и про вас, и про то, как один торговец в Келироне краску утопил, так вся вода потом красная была… Ужас просто!

Стекольщик смотрел хмуро, и неизвестно, какие мысли копошились сейчас в его сознании. Однако через пару минут молчания он устремил на Ривелсею взгляд своих серых глаз, правдивых и чистых, как вода на дне заброшенного колодца в ненастную полночь, и сказал голосом, какой можно было принять за доверительный и искренний, если забыть про личность говорившего:

– Гостья, Рито́ла я не убивал и никогда и ни за что не смог бы его убить, это был человек, которому я доверял всё, мой ближайший друг. Мой единственный ближайший друг.

Ривелсея, сколь смогла скорбно, потупила глаза.

– Простите меня, Дейвис, – сказала она. – Мне не хотелось вас огорчать и добавлять меру к мерам вашей печали. Я понимаю и уверена, что вы не способны на такое. Человек хороший, я считаю, вообще не может, никак не может лишить жизни человека. Это немыслимо и нереально.

Дейвис посмотрел на Ривелсею как-то туманно, но уже дружелюбно.

– Спасибо за то, что утешаешь меня, прекрасная странница. Мне очень тяжело, однако ж никто не хочет меня теперь поддержать. И сейчас, – Стекольщик быстро обернулся по сторонам, убеждаясь, видимо, в том, что количество присутствующих в лавке исчерпывается двумя, и в словах его появился вдруг некий жар, развеявший холодность и сумрак его лица и речей, – я точно скажу тебе, девушка, и только тебе, что убийцы Ритола не останутся без наказания, в этом теперь заключена часть смысла моей жизни. Я покажу всем, что я не убийца и что своему другу я верен и сейчас. Мы ещё посмотрим, чем всё это закончится, будь уверена!

Шёпот Стекольщика на этом прервался, и Ривелсея воскликнула голосом взволнованным и очень громко:

– Но кто, кто мог это сделать? Вы знаете?

Стекольщик посмотрел на неё с прищуром и сверкнувшей на секунду в глазах искрой хитрости.

– Мне невозможно объяснить тебе это, девушка, – промолвил он. – Никак невозможно, хотя и хотелось бы мне это, быть может.

– Но почему же? Почему? – спросила Ривелсея.

– Потому что ты в Анрельте первый раз, – сказал Стекольщик, – и ты не можешь, я думаю, никак знать человека по имени Теро́н, который является главным в не очень любящем день посольстве.

– Посольстве? Каком Посольстве?

– Чашечку эту продам я тебе за полцены, за три золотых монеты всего, – сказал Стекольщик во много раз громче, чем говорил до этого. – Говорят, что любой напиток в изделиях из этого стекла дольше сохраняется горячим и приобретает слабый запах того цветка, который изображён на нём. Хотя, скорее, это всё-таки воображение, но чашка неплохая.

– Кто такой Терон? – спросила Ривелсея в лоб.

– А что, говорю же я: время такое, что никто не покупает у меня посуду, и я всё разоряюсь и беднею, – горько сказал Стекольщик. – Беднею и беднею, разоряюсь и разоряюсь, беднею, и совершенно уже вскоре буду я бедным и без денег совсем.

– Ладно, поможем вашей торговле, чем сможем, – сказала Ривелсея, кладя в руку Дейвиса три монеты и забирая чашку, уже завёрнутую в какую-то зелёную материю. – Спасибо вам большое за чашку и за приятное общение. Я ещё зайду, я думаю, перед тем, как уезжать из Анрельта.

– Я уверен, абсолютно уверен в этом, – сказал Стекольщик. И добавил, поясняя, – ведь как же можно без хорошей посуды-то жить?

Глава 14

Выйдя из лавки, Ривелсея быстрым шагом, вернув на лицо задумчивое выражение, за полчаса вернулась к Адесту и, поскольку того не было дома, стала ждать его возвращения.