Древний Рим. Взлет и падение империи - Саймон Бейкер

Эпицентр событий тем временем сместился к югу. В историю вошло название маленькой речки, по которой проходила граница между Галлией и Италией, — Рубикон. По закону римские военачальники не имели права переводить свои войска из подотчетной себе провинции на территорию Италии, поэтому вооруженный переход через эту реку неминуемо означал бы объявление гражданской войны. И тем не менее 10 января 49 г. до н. э. Цезарь отправил к Рубикону отряд своих самых храбрых воинов. Такое характерное для него решение! Он не собирался тратить время на соединение с десятью легионами, находившимися по другую сторону Альп, поскольку «для начала задуманного им предприятия и для первого приступа более необходимы [были] чудеса отваги и ошеломительный по скорости удар, чем многочисленное войско».[41] Перед тем как оставить лагерь, Цезарь в полдень понаблюдал за битвой гладиаторов, после чего принял ванну, оделся в приличествующую своему положению тогу и разделил с друзьями трапезу и приятную беседу. Казалось, ничто его не беспокоит. Когда стемнело, он незаметно оставил гостей и отбыл к границе.

Сейчас никто не знает, где именно следует искать Рубикон и существует ли вообще эта речка в природе. Таинственности добавляет и то, что сам Цезарь не упоминает ее в своих «Записках о гражданской войне». Тем не менее все прочие греческие и римские историки уделяют особое внимание переходу через Рубикон. Это внимание является отражением восхищения жителей древнего мира поступком Цезаря, желанием понять, что именно творилось в его душе в этот критический момент. Некоторые уверяют, что он колебался и почти потерял самообладание в ужасе от того, что ему предстоит вести войну с собственными согражданами. Другие рассказывают, будто некий дух выкрал у одного из солдат трубу и, исторгнув из нее громкий звук, пересек реку, а Цезарь воспринял это как сигнал к действию и сделал то же самое. Как бы то ни было, все сходятся в том, что Цезарь молвил: «Пусть будет брошен жребий» — и совершил переход через Рубикон.

Будущее республики с ее древней системой свободных выборов, демократией и согласием между разными сословиями римского общества было в руках Помпея и Цезаря. И, хотя они еще этого не осознавали, им суждено было уничтожить то, ради чего они собирались бороться. Эта битва за свободу громким эхом прокатится по всему римскому миру.

Марш-бросок тринадцатого легиона Цезаря по Италии был быстрым и неумолимым, как молния. Но не менее действенной была развернутая Цезарем пропагандистская кампания, проходившая под лозунгом «снисходительности». Когда Цезарь за один день достиг Аримина (ныне Римини), город добровольно открыл перед ним ворота и перешел на сторону Цезаря, даже не думая оказывать ему вооруженного сопротивления. Другие города, включая Ауксим, Аскул, Пицен и Коринф, последовали этому примеру даже несмотря на то, Что в них были дислоцированы войска, набранные специально для Помпея. Сценарий был тот же. Офицеры Помпея оказывали подобие сопротивления, но, попав в плен, тут же получали свободу с правом выбора, чью сторону принять, при этом большинство солдат переходили на службу к Цезарю, а городам доставалась от него благодарность. Сам полководец так описывает эту цепную реакцию в своем письме, отправленном в тот самый период: «Я по собственному почину решил проявить всю возможную снисходительность и попробовать примириться с Помпеем… Пусть это станет новым способом завоевания — использовать вместо щита мягкосердечие и великодушие». Этот способ и вправду оказался довольно действенным.

Враги Цезаря в Риме впали в панику. Они надеялись, что высшие сословия в италийских городах как один встанут на защиту республики от захватчика. Но, по мере того как Цезарь совершал свой «блицкриг», не встречая серьезного сопротивления, их заблуждения относительно настроений в обществе рассеялись. Сенатор Цицерон был поражен тем, насколько резко поменялся расклад сил между Помпеем и Цезарем:

«[Ты] видишь, что за человек, в чьи руки досталось государство, как умен он, проворен, предусмотрителен? Я и правда думаю, что если он не тронет ничьей жизни и ничьего имущества, то те, кто страшился его более всего, станут самыми ярыми его почитателями. Мне все ясно и с горожанами, и с сельскими жителями. Они действительно не думают ни о чем другом, кроме как о своих полях, своих хозяйствах да вложениях. И посмотри, как все резко поменялось! Они теперь боятся человека, которому доверяли, и обожают того, кого страшились».

Боеготовность конституционалистов была весьма шаткой. Помпей не ожидал столь стремительных действий от Цезаря, полагая, что столкновения не следует ждать до весны. Ослепленные гордыней противники Цезаря не успели собрать достаточно войск в Италии, а легионам Помпея, расквартированным в Испании, уже было не добраться до Рима вовремя. Два легиона, которые были в распоряжении Помпея, никоим образом не могли соперничать с одиннадцатью легионами Цезаря.

Сенат захлестнула волна склок и взаимных обвинений, не оставив в стороне и того, кто был избран на роль спасителя республики. Более того, она накрыла его с головой. Это по причине старой дружбы Помпея с их нынешним общим врагом Цезарь получил в свои руки войска, кричал один сенатор. А где были те армии, которые, как он горделиво хвастал, собирались явиться к нему, стоило лишь топнуть ногой о землю, вопил другой. Собирался ли вообще Помпей «топать ногой»? Разброд в сенаторских кругах отозвался реакцией улиц Рима, зафиксированной в одном весьма выразительном свидетельстве очевидца. Все магистраты выбросили свои чиновничьи одеяния, обычные люди метались по городу, словно призраки, полные печали и страха, храмы были наводнены женшинами, которые бросались в отчаянии на пол и рвали на себе волосы. Город сотрясался от страха при мысли о том, что римлянин пойдет с мечом на римлянина, — а именно это сулило безостановочное и неумолимое наступление Цезаря, подбиравшегося все ближе и ближе к Риму.

Наконец Помпей разродился планом действий. Но, услышав его, сенаторы окончательно впали в тоску и уныние. Для того чтобы защитить республику, говорил он, необходимо покинуть Рим, увести легионы на восток, где он может собрать серьезную армию с помощью греческих союзников. Только заручившись поддержкой друзей римского народа, можно рассчитывать на успех в открытом противостоянии с Цезарем — не раньше того. Любого, кто останется в городе, добавил Помпей, он будет считать предателем и сторонником Цезаря.

Подобные перспективы погрузили сенаторов в отчаяние. Хотя Помпей говорил о тактическом отступлении, они не могли отделаться от мысли, что им предлагается позорное бегство от власти тирана. Воля Помпея вынуждала их пойти на этот малодостойный шаг. К унижению и разочарованию добавлялось еще осознание того, что им предстоит оставить все материальные символы своей возлюбленной республики: дорогие сердцу храмы — обители римских богов — и самое главное — все их наследственное имущество. Что есть республика, если не сам город Рим? — возражали они Помпею. Катон разразился целой речью, в которой он оплакивал, стеная и сокрушаясь, потери, предстоящие сенаторам, а также и самую судьбу Рима. Цицерон, еще не решивший, уходить ему и л и оставаться, сетовал на то, что не слишком достойная участь — скитаться «подобно бродяге». Заключить мир было бы куда лучше, чем оставлять родной город в распоряжение Цезаря и его «подонков», всех этих бесчестных отбросов общества, писал он. Тем не менее все они понимали, что приперты к стенке и им остается только одно — бежать.

Всю ночь большинство сенаторов вместе со своими присными спешно паковали вещи, хватая все без разбору — словно «грабили соседей». Затем, наглухо заперев дома, они поцеловали римскую землю, помолились богам и оставили город. У консулов не было даже времени на то, чтобы совершить полагающиеся жертвоприношения. Городская беднота осталась в Риме, многие плакали, угрюмо ожидая скорого пленения. Могло возникнуть впечатление, что Цезарь и впрямь был прав: богачам нет дела до черни, их волнует только собственная судьба.

Но мало кто обращал внимание на упреки сограждан. Помпей и его сторонники внушительной колонной двигались по прямым дорогам, рассекавшим италийские просторы. Их целью был Брундисий (ныне город Бриндизи), где базировался римский флот, — завладев им, они могли скорее всего рассчитывать на безопасность. Речь шла о порте, расположенном на подошве Апеннинского полуострова, откуда открывался кратчайший путь в Грецию. Но Цезарь тоже нацелился на Брундисий. Узнав о планах Помпея, он понял, что ему достаточно отрезать врага от порта и война будет завершена — быстро и бескровно. Погоня началась.

Ко времени, когда Цезарь во главе шести легионов достиг Брундисия, Помпей успел захватить флот и отправить на нем половину своей армии. Другая половина оставалась в городе со своим командиром. На их долю выпало страшное испытание: в ожидании кораблей, увезших первую часть войска, противостоять легионам Цезаря. Тот не замедлил с первым шагом: в очередной раз проявив масштабность и ясность ума, Цезарь взял в кольцо гавань Брундисия, перекрыв ее в самом узком месте при помощи дамбы, сделанной из плотов. Поверх нее солдаты Цезаря насыпали землю и построили укрепления. Тотчас последовал ответ Помпея. Он вывел в море все бывшие в его распоряжении корабли, возведя на их палубах трехэтажные осадные башни. Взобравшись на них, легионеры Помпея обрушили на дамбу ливень горящих стрел, пращей и прочих дальнобойных метательных снарядов.