Секс в большом искусстве, или Как охмурить гения - Элисон Пейс

Мы ожидали посадку в особом зале, куда пускали только пассажиров первого и бизнес-класса. Здесь столы были уставлены бутылками с водой и фруктами. Я знала — нет смысла делать запасы, стюардессы принесут пассажирам первого класса и водички, и фруктов, только попроси, — однако привычка взяла свое: я прихватила бутылку воды, яблоко и банан и спросила Йена, не нужно ли ему что-нибудь. Он отказался, не отводя взгляда от окна; он не разговаривал, не улыбался, не писал в дневнике, не чертил на миллиметровой бумаге; сбоку взъерошенные волосы стояли торчком… Я сказала, что хочу купить в дорогу журналов. Йен рассеянно кивнул.

Выбрав ноябрьский выпуск «Артфорума», я перешла к разделу о моде и знаменитостях, взяв британский «Вог»», а привычному журналу «Пипл», предпочла свежую струю «Хэлло!», мысленно оправдываясь: пусть здесь нет пищи для ума, зато это читают во всем мире. Вернувшись в ВИП-зал ожидания, я собрала журналы в стопку, благоразумно положив сверху «Артфорум». Почему-то снова вспомнилось, что Йена всегда считала подделкой, а он оказался таким настоящим. Да уж, если кто из нас и фальшивка, так это скорее я. Раз мне хочется читать «Пипл», «Хэлло!» или даже «Энтертейнмент уикли», это мое право. И я решительно сложила журналы в том порядке, в котором собиралась за них приняться.

Поднявшись на борт самолета, мы с Йеном уселись в большие, удобные кресла. Я тут же вытащила телеэкран из подлокотника и углубилась в изучение телепрограммы самолета. К моему разочарованию, оказалось, полет слишком короток для просмотра фильма.

— О, — огорчилась я, закрывая программу, — похоже, ничего не посмотрим — полет длится всего полтора часа.

— Полтора? — удивленно переспросил Йен и, наклонившись вперед, достал из пиджака билет, на котором разглядел что-то утешительное. — Два с половиной часа. Видите? — Он передал билет мне. — Другой часовой пояс, разница в час, — пояснил он. — Рим на час впереди Лондона, — закончил Йен, с явным облегчением откинувшись на спинку сиденья.

В тот момент уверенность в том, что я никогда больше не подумаю о Йене как о человеке с придурью, сильно поколебалась. Кто станет радоваться, узнав, что ему лететь лишний час? Кто захочет оставаться в воздухе как можно дольше? Я покосилась на скульптора: он улыбался, глаза блестели ярче, он внимательно рассматривал салон, замечая и впитывая каждую мелочь, затем повернулся ко мне и с энтузиазмом заговорил о книге, которую недавно прочел. Немного позже я посмотрела в окно и увидела, что мы уже летим. Я пропустила взлет и всю нервотрепку, связанную с ним! Раньше мне никогда не удавалось настолько отвлечься.

Затем Йен достал миллиметровку и принялся набрасывать очередную схему. На этот раз я искренне хотела понять, о чем он говорит, — смотрела то на него, то на миллиметровку и слушала. Возродившийся энтузиазм Йена словно наэлектризовал атмосферу, а когда он, указывая ручкой на две перекрещенные линии, поднял на меня глаза, проверяя, слушаю ли я, мне показалось, что катастрофа с его шедевром произошла несколько лет назад. Мне захотелось перенять полезное умение с головой окунаться в новое увлечение и забывать пережитое накануне потрясение, завернув неприятности в свежие впечатления.

— Как вам это удается? — не выдержала я, настолько увлекшись этой мыслью, что не заметила, как вопрос прозвучал вслух.

Ручка Йена замерла на миллиметровке, он поднял на меня глаза:

— Что — это?

— Каким образом все наладилось? Как вы ухитряетесь быть веселым? Разве вчерашнее событие не разбило вам сердце, не заставило желать смерти? Как вы смогли так быстро прийти в себя? — выпалила я. Пожалуй, не стоило вспоминать о случившемся, но я не удержалась: мне требовалось знать. Йен уже открыл рот для ответа, и только тут меня осенило — я же говорю с гением! Если кто-то и мог ответить на мои вопросы, так это именно Йен.

— Но разве не ясно, Джейн? Это же очевидно!

— Что очевидно?

В его глазах появился блеск, свидетельствующий, что он задумался о чем-то великом, — мне не терпелось узнать, о чем, — но тут же его лоб прорезали морщины: мысли Йена явно перешли на другое, с великим и рядом не лежавшее.

— Ах, — начал он, и в его глазах я заметила печаль. — Я бы не стал использовать выражение «все наладилось» для описания существующего положения вещей. Тем не менее вы правы. Я действительно чувствую себя, как если бы мое сердце было разбито. Не сказал бы, что хочу умереть, — в этом случае я пропущу массу интересного, — но на душе у меня скверно. Я ничего не забыл и отлично сознаю, что все произошло только вчера. — Йен сделал паузу, посмотрел в окно и снова повернулся ко мне: — В случившемся я ничего не могу изменить, это не в моих силах. Зато многое другое способно сделать меня счастливым. Стало быть, нужно сосредоточиться на этом другом, а обидную потерю принять как неизбежную.

Я ожидала большего — легкого решения, смахивающего на божественное откровение. Задавая вопрос гению, невольно ожидаешь услышать в воздухе шелест ангельских крылышек, верно? Я мысленно повторила слова Йена, отметив фразу о многом другом, способном сделать его счастливым, и задумалась, что бы это могло быть. С невольным уважением наблюдая, как Йен переживает потерю, я чувствовала — эта способность играет не последнюю роль в его оглушительном творческом успехе. Йен снял очки и устало потер глаза, став похожим на маленького мальчика с припухшими веками и смешно торчащими волосами.

— Вы устали, Джейн? — спросил он.

Я смутилась, поняв, что неприлично долго разглядываю его.

— Что? Да, наверное, немного. А вы?

— Вообще-то да. Можно сказать, я выпит до дна. Ух ты, классная фраза!

— Вот, — сказал он, протянув мне набросок на миллиметровке. — Держите. Как напоминание. Немногое в нашем мире настолько хорошо или настолько плохо, чтобы это нельзя было пережить и двигаться дальше.

— Спасибо, — поблагодарила я, принимая чертеж. Разгладив листок, я аккуратно убрала его в папку, зная, что сохраню навсегда. Не потому, что наброски Йена Рис-Фицсиммонса на миллиметровке представляли собой самостоятельные произведения искусства, — их очень ценили, вставляли в рамки и продавали, как его скульптуры, — и не потому, что я желала владеть творением знаменитого мастера. Я до конца жизни сохраню чертеж, полученный в день, когда впервые почувствовала, что мы с Йеном станем друзьями.

Глава 19

Привет, Лючия!

У меня совершенно нет памяти. Каждый день новости — вчерашнее-то и забывается…

«Арте контемпоранео»