Секс в большом искусстве, или Как охмурить гения - Элисон Пейс

Единственное, что я могла сделать, — взять Йена за руку. Мы долго стояли у фургона, держась за руки и глядя на обломки скульптуры, а дождь все лил и лил. Несмотря на холод, ощущение ладони Йена в моей согревало душу теплом. Скульптор медленно повернулся ко мне, и на секунду у меня занялось дыхание.

— Благодарю вас, Джейн, — прошептал он.

— Спасибо, — сказала я, и, хотя это слово в подобной ситуации было не самым подходящим, до некоторой степени мой ответ имел смысл.

Я направилась назад в галерею, но, прежде чем войти, обернулась. Йен вытирал лицо ладонью. До меня дошло, что он смахивает не дождевые капли, а слезы. Я поспешно юркнула внутрь.

Присев за пустой стол, я рассеянно следила, как один из работников галереи измеряет вмятину в полу. Завтра сделают ремонт и откроют новую экспозицию. И завтра же художественная выставка Йена Рис-Фицсиммонса останется в прошлом. Я подумала, вспомнит ли скульптор хоть что-то хорошее, произошедшее за последний месяц, или отныне Лондон станет для него лишь местом гибели его величайшего шедевра?

Все, что я прежде говорила или думала о Йене, кружилось в голове колючим вихрем.

Я припомнила, как называла его недалеким, неприятным, остряком-самоучкой и всезнайкой, вспомнила все случаи, когда, вместо того чтобы слушать его, мысленно повторяла «болтай, болтай». Я находила его нелепым, выдумала, что он из самой глухой части Айдахо, и долго упорствовала в заблуждении, что Йен — дутый гений и гениальный мистификатор. Не помню, называла ли я его когда-нибудь дураком, но точно знаю, что это самое слово, только в женском роде, очень точно характеризует меня.

Это я — идиотка, притворщица и посредственность, а не Йен.

Я совершенно ошибалась на его счет. Йен вошел в галерею и остановился у моего стола. Очень хотелось надеяться, что он никогда не узнает, как я имела глупость думать о нем… Я сказала, что собираюсь позвонить Дику и не хочет ли Йен поговорить с ним лично. Скульптор покачал головой и спросил, не могу ли я сама сообщить о случившемся.

— Конечно, Йен, я сообщу. Мне очень жаль, правда, очень жаль…

Он сунул руки в карманы и опустил голову.

— Спасибо, Джейн. — И медленно провел ногой по вдавленной полосе, оставшейся на полу. — Сами до отеля доберетесь? — Йен не отрывал взгляд от носка ботинка и все возил ногой по полу.

— Отлично доберусь, — сказала я. — Позвоню — и сразу поеду.

— Ну, тогда до свидания, Джейн. Увидимся завтра утром.

Не вынимая рук из карманов, по-прежнему глядя в пол, Йен повернулся и пошел через галерею к выходу, но отчего-то остановился на полдороге. Испугавшись, что он обернется и увидит, как я провожаю его взглядом, я схватила телефон и на глубоком вздохе поспешно набрала Нью-Йорк. Услышав в трубке гудки, я снова судорожно вздохнула. За Йеном захлопнулась входная дверь, и только тут я вспомнила, что не ответила на его «до свидания».

Всего хорошего, Йен, сказала я мысленно. Увидимся утром.

— Галерея Дика Риза!

Я вздохнула в третий раз, надеясь, что этот вздох не станет для меня последним, и попросила соединить с Диком.

Глава 18

Миллиметровка, чертеж номер один

Художник — это человек производящий вещи, которые людям не нужны, но отчего-то уверенный, что осчастливить мир подобными штучками — отличная мысль.

На следующее утро Йен заехал за мной на Мэддокс-стрит, и мы направились в аэропорт Хитроу. Когда я садилась в такси, никаких «привет, Джейн» не прозвучало: Йен молча смотрел в окно. Я забеспокоилась, что дух его сломлен, подобно несчастной скульптуре «Номер шесть», и тоже уставилась в окно, разглядывая рекламные щиты, месяц назад такие чужие, а теперь такие привычные. Дождь бил в стекло, и мне казалось, что прошла целая вечность, с тех пор как я в прошлый раз ехала в аэропорт. Я повернулась к Йену с намерением сказать об этом, но осеклась, увидев его печальное лицо. Хотелось утешиться его словами: «Я знаю, каково ощущать опустошение и бояться, что так теперь будет до конца жизни».

Выгрузив мои сумки на тротуар, Йен заплатил таксисту, хотя это должна была сделать я (из средств Дика Риза), поставил мой багаж рядом со своим на багажную тележку и медленно покатил ее к стойке регистрации пассажиров.

— Доброе утро, — послышался бодрый деловой голос таможенника. На мгновение я взгрустнула: теперь мне будет не хватать английского произношения, но тут же вспомнила, что рано или поздно Йен снова заговорит, и я смогу наслаждаться чистейшим языком туманного Альбиона в любой точке земного шара.

— Доброе, — ответила я, протянув наши билеты и мой паспорт. Йен подал свои документы, кивнув в знак согласия, что утро таки наступило, хотя он не готов утверждать, что вполне ощутил доброту начинающегося дня.

— Итак, Джейн Лейн, — сказал таможенник за стойкой, мельком взглянув на меня. — Кто-нибудь передавал вам какие-либо вещи с просьбой пронести их на борт самолета?

— Нет.

— Вы не оставляли багаж без присмотра, после того как упаковали вещи?

— Не оставляла.

— Хорошо. Ваше место — два «б». Посадка начинается через час. — Таможенник повернулся к моему спутнику: — Йен Рис-Фицсиммонс? — уточнил он, причем в глазах мелькнул огонек узнавания, и принялся задавать те же вопросы.

Я словно в трансе не сводила взгляда со своего билета с большим красным штампом «Повышение категории»: отметка указывала, что я полечу первым классом. Ошибка, что ли? Я открыла рот, чтобы спросить, и услышала:

— Прекрасно. Ваше место — два «а».

Как это могло произойти? Неужели Аманда допустила промах, сказавшийся на мне самым благоприятным образом? Сильно сомневаюсь… И тут меня осенило: место в первом классе ни в коей мере не является заслугой Аманды.

— Спасибо, — поблагодарила я, когда мы с Йеном шли к нашему выходу.

— За что? — удивился он, затем улыбнулся — первый раз за утро. Настроение резко улучшилось. Улыбнувшись в ответ, я промолчала, а Йен не стал уточнять.

Мы ожидали посадку в особом зале, куда пускали только пассажиров первого и бизнес-класса. Здесь столы были уставлены бутылками с водой и фруктами. Я знала — нет смысла делать запасы, стюардессы принесут пассажирам первого класса и водички, и фруктов, только попроси, — однако привычка взяла свое: я прихватила бутылку воды, яблоко и банан и спросила Йена, не нужно ли ему что-нибудь. Он отказался, не отводя взгляда от окна; он не разговаривал, не улыбался, не писал в дневнике, не чертил на миллиметровой бумаге; сбоку взъерошенные волосы стояли торчком… Я сказала, что хочу купить в дорогу журналов. Йен рассеянно кивнул.