Нихт капитулирен! - Сэй Алек

Мёдор, как неожиданно выяснил по дороге Карл, мог быть и вполне адекватным собеседником, что для Геббельса, привыкшего к постоянной язвительности и злым шуточкам гауптбоцмана, стало настоящим откровением. Тот от души посмеялся над историей с плавающим якорем, внимательно осмотрел купленные для Аделинде подарки (тут уж сам Карл проболтался. На вопрос «А как получилось, что вы четверо в Ресифи вернулись на борт трезвыми», он ответил совершенно честно и по существу, после чего гауптбоцман вежливо попросил продемонстрировать покупки) и похвалил вкус молодого человека. После чего даже припомнил, какие подарки он привозил из плаваний своей невесте, а потом, соответственно, жене. Видеть Мёдора «с человеческим лицом» было настолько непривычно, что Геббельс поневоле начал подозревать какой-то подвох.

– А вы что думаете, кадет, унтер-офицерский состав существует лишь для того, чтобы сырыми есть младших по званию? – рассмеялся гауптбоцман, видя его растерянность. – Разумеется, мы так же кушаем, дышим, любим, страдаем, только если вас не гонять в хвост и в гриву, как же из вас сделать настоящих моряков? На «Весселе», поди, мои придирки вспоминали с этакой мечтательностью: «Вот бы Мёдора сюда – он так не гоняет».

– Ну, – смутился Карл, – честно говоря – да. Особенно поначалу. А… Можно вопрос?

– Да ради Бога.

– Скажите, герр Мёдор, вот вам уже тридцать шесть, вы в училище не первый год… Как так получилось, что вы еще не офицер?

– Думаете, не предлагали пойти на курсы? – хмыкнул гауптбоцман. – Еще как, и едва ли не в приказном порядке. Я ведь из рядовых матросов в унтера с портупеей вышел. Только кто ж вас по плацу и спортзалу будет гонять, если меня куда-то переведут с повышением? Нет, кадет, вот отправят из училища по ротации, тогда и будет смысл думать об офицерских погонах. А пока я на своем месте и при своем деле. Кстати, мы приехали.

Автомобиль тормознул у КПП. Карл попрощался с Мёдором, которому еще предстояло получать со складов амуницию, и поспешил в кабинет командира роты. После обязательных уставных приветствия и доклада, Геббельс поздравил командира с повышением в звании и получил предложение присаживаться.

– У меня для вас скверная новость, кадет, – без обиняков произнес Шпильберг. – Пока вы находились на борту «Хорста Веселя», погибла вдова вашего дяди, фрау Эльза Геббельс, и все трое ваших племянников. Примите мои соболезнования.

– Как? – выдохнул Карл. Теперь он на собственной шкуре узнал значение слова «ошарашить» – ощущения были такие, будто бы по голове пришелся удар набитого песком мешка. Юноша «поплыл» – он слышал и понимал все, что ему говорят, но как будто бы откуда-то издалека, с расстояния.

Конечно, он никак не мог испытывать особо теплых чувств ни к тетке, ни к племянникам – ведь он их совершенно не помнил (если уж быть точным, то он их никогда и не знал. Более того, люди это были совершенно нереальные, выдуманные, но Карлу-то сие было неведомо). Однако любому человеку, если только он не отшельник, не добровольный изгой, приятно и тепло осознавать, что есть где-то там близкие и родные люди, люди, связанные с тобой узами крови. Люди, которые придут на помощь, даже если и не очень хочется. Твои тылы, выражаясь военным языком.

И вот теперь Карл вдруг осознал, что он остался один во всем этом мире. Мире подлом, жестоком – один-одинешенек.

Нет, «скупая мужская слеза», как любят выражаться романисты, не прокатилась по его щеке. И острого приступа жалости к себе он не испытал. Он был именно что «ошарашен» – растерян, пришиблен свалившейся новостью, но не более того.

– Пожар, – ответил корветтенкапитан. – Дом выгорел в считанные минуты. Спастись не удалось никому.

– Мне… Наверное… Нужно съездить… – слова давались как-то с трудом, их приходилось из себя выталкивать, выпихивать наружу непослушным языком.

– Не стоит, – покачал головой Шпильберг. – Не стоит, поверьте опытному человеку. Похороны уже состоялись две недели назад, да если бы и нет – вы бы не смогли никого опознать. Во-первых, у вас амнезия, а во-вторых, обгоревшие трупы… Да и не увидите вы там ничего, даже закопченных стен. Юридическое управление флота взяло на себя хлопоты по оформлению вашего наследства и продало участок и развалины под стройку.

– Простите? – помотал головой Карл. – Я не совсем понимаю.

– Ну что же тут непонятного? Ваш дядя в свое время приобрел небольшой дом на окраине Данцига. После его гибели дом наследовали жена и дети, а после их гибели – вы, как единственный родственник. Фрау Эльза была сиротой. Наследие Великой войны… Кроме того, как выяснилось, ваш дядя был крайне предусмотрителен и застраховал дом, в том числе и от пожара. Страховка еще не истекла, так что и страховая сумма подлежит выплате. Так как на момент открытия наследства восемнадцать вам еще не исполнилось, Кригсмарине, как ваш законный опекун – вы все же в военном заведении учитесь, – взяло на себя заботы по оформлению вашего наследства на себя. Ну, а поскольку двадцать девятого июня вам исполнилось восемнадцать лет, вы совершеннолетний и можете получить все причитающиеся вам денежные средства в финчасти – начальник ее предупрежден и ждет вас.

– Двадцать девятого? – как-то растерянно произнес Карл. – А я и не знал…

«Нехило ж мы мой день рождения отметили», мелькнула у него мысль.

– Амнезия, понимаю, – кивнул командир роты. – Еще раз примите мои соболезнования, а теперь прошу меня извинить. Дела.

– Да-да, конечно, – пробормотал Геббельс поднимаясь.

– И не забудьте посетить финчасть, кадет. Долго такую сумму мы в кассе держать не можем.

Монголия, 2 км к востоку от р. Халхин-Гол

Задумавшийся о невеселых перспективах ВрИО командира бригады, майор Бохайский, порезался бритвой и чертыхнулся.

За девять дней боев от седьмой мехбригады осталась едва ли четверть, да и приданный ей батальон тяжелых танков из двадцати семи машин потерял уже пятнадцать. Четыре из них, правда, были вполне способны вести огонь, но вот передвигаться самостоятельно им в ближайшее время не грозило.

Самым неприятным было то, что вклинившиеся между бригадой и 24-м мотострелковым полком японцы сумели наладить прорыв и практически отрезали левый фланг корпуса от основных сил еще четыре дня назад, создавая угрозу окружения у высоты Палец и заставляя растягивать невеликие силы бригады по все увеличивающемуся фронту.

Принявший командование флангом корпусной комиссар Лхагвасурэн приказал отходить к Халхин-Голу – его 15-й и 17-й кавполки 6-ой кавалерийской дивизии также понесли значительные потери и не могли удерживать наступающего неприятеля. Сейчас под контролем советско-монгольских войск оставался лишь предмостовой плацдарм, и то, что большую часть гаубиц 60-го и 82-го полков, а также 61-ой гаубичной бригады удалось не только спасти, но и переправить на западный берег, радовало мало. Еще немного, еще небольшое усилие, и стоящая южнее 9-я мотоброневая бригада, почти лишенная тяжелой артиллерии, не сможет удержать свой предмостовой плацдарм, и японцы перейдут через Халхин-Гол, отрезая весь корпус от тыла. Судьба левого фланга в этом случае была незавидна – окружение и полное уничтожение становились неизбежны.

24-й мотострелковый, 149-й стрелковый полки и 5-ю стрелково-пулеметную бригаду зажали между Халхин-Голом и Хайластын-Голом (попутно выбив все имеющиеся в их составе Т-37А), отчего отступить пришлось и остальным силам центра, оставив переправу через приток к Малой Волге врагу. Мост, конечно, взорвали, ну так японцы тоже не пальцем деланные – починить все можно.

Правда, на правом фланге 8-я кавалерийская дивизия маршала Чойбалсана, при поддержке 8-й мехбригады, успешно провела наступление, наголову разгромила смешанную японско-манчжурскую бригаду и грозила перерезать дорогу на Хайлару, да и с прибытием позавчера асов испанского неба, во главе с самим Яковом Смушкевичем (добирались они силами транспортной авиации, потому и появились в авиаполках уже на восьмой день боев), резко изменилась ситуацию в небе. «Генерал Дуглас» и его опытнейшие бойцы в первый же день так умудрились намекнуть японцам на необходимость умерить свои амбиции, что те третьи сутки приходили в себя, и уже СБ-1 заходили в атаку на их позиции, а не Ki 31 и Ki 32 – на советско-монгольские. Собственно этим, наверное, и объяснялось сегодняшнее затишье. А может быть, самураи просто вымотались, наступая? Или передислоцировали силы для решающего удара? Бохайский не знал.

– Командир! Командир! – к майору подбежал Хальсен.

Бохайский снова чертыхнулся, вытер полотенцем лицо от остатков пены и недружелюбно поинтересовался у своего начштаба (начальник штаба бригады, майор Лисовский, был тяжело ранен в первый же день боев, так что на эту должность назначили старлея, чему несчастный немец безумно «обрадовался»):