Reich wird nie kapitulieren! - Алек Сэй

Сэй Алек

Reich wird nie kapitulieren!

Reich wird nie kapitulieren! Kapitulieren wird Deutschland niemals, niemals, jetzt nicht und in drei Jahren auch nicht.

Автор приносит свою искреннюю благодарность за помощь в работе:

Конторовскому Владимиру

Шейко Максиму

Вилкат Артуру

Марченко Ростиславу

Селину Дмитрию

Авраменко Александру

Артемову Славе

Таляка Яне

Левицкому Антону

Валидуда Александру

Логинову Анатолию

Лернер Марии

Спесивцеву Анатолию

а также всем остальным, кто помогал, советовал и критиковал, не жалея как доводов, так и эпитетов в мой адрес.

Часть I

Жар чужими руками

Мы поняли, что Гитлер сделал еще один из своих умных политических шагов, благодаря которому он и на этот раз выиграл дело миром, как это ему удавалось и раньше.

Этим были посеяны семена будущей войны

Берлин, Вильгельмштрассе, 77

08 ноября 1938 г., около полудня

Рейхсканцлер и Фюрер Германской Нации, Адольф Гитлер, порывисто поднялся со своего места, и начал энергично прохаживаться вдоль стола, за которым сидело несколько самых могущественных людей Третьего Рейха — Генрих Гиммлер, Рейнхард Гейдрих, Вильгельм Фрик, Йозеф Геббельс, Вильгельм Канарис, Генрих Мюллер, Рудольф Гесс, Вильгельм Кейтель, Вальтер фон Браухич и Герман Геринг. Гитлер мерил шагами свой кабинет около минуты, наконец подошел к окну, резким раздраженным движением отдернул портеру, и невидящим взглядом уставился на улицу.

— Если это шутка, то не смешная. — процедил он и, вдруг, развернулся, уперся полным ярости взглядом в шефа СД и заорал. — Я не позволю вам делать из себя идиота, Гейдрих! Слышите?!! Ни вам, ни кому-то другому!!!

— Это не шутка, мой фюрер. — Рейнхард Тристан Гейдрих выпрямился во весь свой немалый рост и спокойно встретил бешеный взгляд Гитлера. — Я могу это доказать.

Канарис поглядывал на группенфюрера с едва прикрытым злорадством, остальные (быть может, за исключением Геббельса и Гесса) косились на его бывшего сослуживца[1] с некоторым недоумением, гадая, какую такую игру он затеял, что настолько рискует. Рискует, выставляя себя дураком, рассказывая фантастические бредни фюреру, навлекает на себя его гнев — для чего? Какие доказательства своего смехотворного убеждения измыслил этот изощренный и неординарный, что признавали даже враги, ум? Зачем срывать совещание о «народной мести» за Рата?[2]

Глядя в спокойные, с хищным прищуром (маленькие, почти монголоидные) голубые глаза группенфюрера, на его вытянутое индифферентное лицо, отмечая все то спокойствие, которым дышала, казалось, долговязая фигура Гейдриха, Гитлер тоже начал успокаиваться.

— Вот как? — рейхсканцлер криво усмехнулся и проследовал к своему месту. — Интересно было бы узнать, каким образом вы намерены это делать, партайгеноссе.

Последнее слово он произнес чуть ли не с издевкой.

По тонким губам шефа СД скользнула мимолетная улыбка — он словно предвкушал эффект и не смог удержаться.

— Рейнхард, что это? — хохотнул вольготно развалившийся в своем кресле главком Люфтваффе, разглядывая серебристую плоскую коробочку, которую Гейдрих извлек из своего портфеля и положил на стол. — Пудреница? Не знал, что ты используешь косметику.

На лицах собравшихся появились усмешки, в том числе и на лице самого Рейнхарда Тристана.

— Нет, Герман. Это… патефон.

— Размером с ладонь? Маловат. — Геринг не выглядел заинтересованным. Более того, он не выглядел заинтересованным демонстративно. — Да и пластинку поставить некуда.

Гейдрих прикоснулся к поверхности коробочки, и из нее полилась… полилось… Музыкой это назвать можно было лишь весьма условно — скорее уж грохотом в кузнечном цехе под аккомпанемент циркулярной пилы. Гитлер скривился как от зубной боли.

— Что это такое? — рявкнул он.

— Музыка, мой фюрер. — шеф СД (да и, заодно, зипо) пожал плечами. Из коробочки, под непрекращающуюся какофонию раздался грубый, лишенный мелодичности, но мужественный голос солиста про… ну, наверное все же пропевший «Du… Du hast…», и Гейдрих добавил. — Музыка и песня.

Вновь дотронувшись до коробочки своими длинными и тонкими, как у пианиста, пальцами, Гейдрих заставил ее прекратить издавать эти чудовищные звуки.

— Предлагаю послушать что-то более приятное, мой фюрер. — руку с «адской машинки», как ее про себя окрестили все присутствующие, Рейнхард не убирал. — Радио, например. Сейчас как раз должны передавать оперу Вагнера…

— Это еще и радио?!! — проняло даже Геринга, моментально представившего перспективу использования таких «патефонов» в авиации. Да и в остальных частях Вермахта и Кригсмарине тоже. — Как далеко действует? Можно использовать как передатчик? Как скоро можно наладить выпуск и какие мощности экономики[3] для этого требуются?

— Нет, это просто радиоприемник, совмещенный с проигрывателем музыки. — ответил Гейдрих, и, выждав секунду, специально, чтобы полюбоваться вытянувшимися от разочарования физиономиями товарищей по партии, выложил на стол что-то совсем уж маленькое и плоское, черного цвета. — Рация — вот.

— Этого быть не может! — возмутился фон Браухич. — Где это видано, чтоб радиостанция была такой крохотной? На каких частотах она работает?

— Выясняем. — сказал, как отрезал, Гейдрих. — Информация поступила ко мне всего за час до совещания, нашего гостя я приказал пока… оставить в покое. Дать придти в себя. В конце концов, он немец…

— Вы это проверили? — перебил его Гесс. — А если это агент мирового еврейства и плутократии?

— Проверили первым делом, партайгеноссе. Истинный ариец, без следов хоть какой-то примеси любой другой крови. Медики дали заключение с абсолютной уверенностью. Да я его сам видел — хоть сейчас на плакат.

— Так… — Адольф Гитлер вновь поднялся из кресла, хотя уже не так порывисто, и опять начал мерить шагами свой кабинет. — Переоценить значение этого события невозможно. Невозможно переоценить и последствия утечки информации. Канарис, пошлите проверенного человека на допросы гостя и введите в курс дела Рёдера. Гиммлер, подключайте людей из «Аненербе». Всех кто контактировал с этим… как его, кстати, зовут?

— Карл. — Гейдрих покосился на министра пропаганды и образования. — Карл-Вильгельм Геббельс, семнадцать лет.

Йозеф Пауль Геббельс поперхнулся воздухом и покраснел как рак.

— Успокойтесь, партайгеноссе, он утверждает, что вы не родственники.

Берлин, тюрьма Шпандау

08 ноября 1938 г., около двух часов дня

— Ни с какого боку не родственник. — покачал головой симпатичный юноша с коротким ежиком светлых волос.

Ойген фон Рок, доверенное лицо Рейнхарда Гейдриха, поморщился и покосился на коллегу из Абвера.

— Не являетесь рейхсминистру ни родственником, ни свойственником, ни сводной родней? — спросил Ансельм Борг, фрегатенкапитан, откомандированный на это дело от ведомства Канариса.

— Нет, герр офицер. — устало ответил тот. — Геббельсов у нас, как в России Ivanovih.

— А у вас откуда такая информация? Про Россию? — мягко поинтересовался фон Рок.

— Да из Интернета же! — парень попытался вскочить, но прикованные к столешнице запястья не позволили ему распрямиться, и он упал обратно на табурет. — От сетевых приятелей! Ну поймите же, Бога ради, я — из будущего. Там все — ВСЕ!!! — иначе.

— Учитывая то, что вы подошли к ближайшему полицейскому и сдались — не все. — ответил Борг. — То, что вы потребовали направить вас к ближайшему контрразведчику… да, это говорит в вашу пользу, герр Геббельс. Но, скажите откровенно, что бы вы сделали на нашем месте? Поверили бы в то, что вы — путешественник во времени?

Карл Геббельс, ни с какого бока не родственник, простой школьник семнадцати лет от роду задумался… еще раз задумался… и ответил.

— Никак нет. Я бы на вашем месте… — голос мальчишки пресекся, он тяжело сглотнул, но… но выпрямился, глядя в глаза Боргу, глянул гордо… Независимо… И затравленно… Но сдавленным голосом продолжил. — На вашем месте я бы расстрелял и забыл.

И тут же он, этот секунду назад гордый борец, заплакал. Согнулся в реве.

— Вы-ы-ы-ы… не имеете права… я немец…

Карл плохо знал историю. Кому сейчас нужна история?!! Нужны маркетинг, экономика, математика, химия, физика… А история? Но он хоть как-то слушал преподавателей в школе, и из лекций по эпохе нацизма вынес твердую уверенность — чистокровного немца в 1938-м году просто так расстрелять было нельзя. Блажен кто верует…